Я ненавижу

Он не стал уничтожать найденные им микрофоны. Просто отныне все разговоры, которые он вел в кабинете, не содержали ничего, что могло бы насторожить полковника. Он сделал все, чтобы тот поверил, что Коростелин не собирается переходить ему дорогу. Правда, на повторное предложение сотрудничать, ответил уклончиво, дав понять, что полученное воспитание не позволяет ему вести двойную игру.

Полковник отреагировал в том духе, что он уважает принципиальность, хотя про себя, разумеется, назвал принципиального Коростелина идиотом.

Сам следователь тем временем продолжал осторожно докапываться до истины. Теперь ему даже стало легче работать. Арсеньев, похоже, не сомневался в том, что этот наивный юноша, собиравшийся в одиночку свалить его, «взялся за ум», а следовательно, мешать Коростелину полковник не будет.

Самостоятельное расследование продвигалось медленно. Коростелин был вынужден, с одной стороны, заниматься новыми делами, которые подбрасывало ему начальство, с другой – не оставлял в покое Арсеньева. Петр Аркадьевич стал у него идеей фикс. Он чувствовал, что становится почти одержимым, но это его не пугало. Так и должно быть, когда человек относится серьезно к своей работе и долгу.

У него не было пока ни жены, ни детей, так что свободным временем Александр располагал вдоволь. Отец, с которым продолжал жить Александр после смерти матери, часто упрекал сына за излишнюю замкнутость, советовал жениться или хотя бы завести подругу. Сам же Коростелин, слушая его, думал о том, что семья сделала бы его уязвимым. Пришлось бы думать и о ее безопасности. Когда речь заходит о больших деньгах, люди становятся беспощадны. Русская мафия на весь мир прославилась своей жестокостью. Достаточно было одного разговора с полковником, того, самого первого, чтобы понять – он не остановится ни перед чем, если понадобится.

Александр и за отца боялся, но ни о чем не говорил ему, после смерти матери тот и так переменился, провел несколько недель в больнице с сердечным приступом, стал немногословным, угрюмым. Жалел Александр отца, но отступить от своего решения не мог, чем бы оно ни грозило обернуться.

Несмотря на круговую поруку, царившую в окружении полковника, свидетели находились, и вскоре Коростелин знал очень много о второй жизни Петра Аркадьевича, жизни криминального воротилы и подпольного бизнесмена. Знал об игорных заведениях, которым покровительствовал Арсеньев, получая за это щедрую мзду от владельцев. Знал о его связях с крестными отцами влиятельных преступных группировок города. Но чувствовал, что все это еще только цветочки. В тот злополучный вечер тринадцатого февраля он после долгих переговоров встретился с человеком, который должен был рассказать кое-что о поставках наркотиков в Петербург. Поставках, к которым, как считал Коростелин, полковник Арсеньев имел непосредственное отношение. Следователь давно подозревал, что основа империи господина полковника зиждется вовсе не на игорных заведениях, и очень рассчитывал на информацию, которую обещал предоставить некий Малецкий. Этот Малецкий, как было ему известно, сам одно время входил в число доверенных людей Арсеньева, но после некоторых разногласий полковник решил от него избавиться и уволил, лишив доли в бизнесе. Малецкий затаил обиду. Он готов был даже сотрудничать с ментом, только бы напакостить хоть немного бывшему патрону, но при этом осторожничал и не сразу решился на личную встречу, ради которой Коростелин, не задумываясь, отложил все домашние дела.

Встреча закончилась, едва успев начаться. На пустынном переулке в два дома Александр пересел в машину Малецкого. Тот оказался щупленьким, вихрастым парнишкой несерьезного вида. Здорово нервничал и поминутно оглядывался. Переулок был темен, даже в окнах редко где горели огни – прямо хоть фильм про блокаду снимай.

Это место и этот человек с беспокойным бегающим взглядом, похожий на перепуганную птицу, потом много раз вставали перед внутренним взором Александра. Они с Малецким не успели обменяться и парой слов. Мина была заложена под сиденьем водителя и, видимо, управлялась дистанционно. Был все-таки кто-то на этой заснеженной темной улице, и всякий раз, возвращаясь в памяти туда, он напрягался, пытаясь найти невидимку, готовящегося нажать на роковую кнопку. Известно ведь, что в подсознании человека остаются даже самые ничтожные и вроде бы не замечаемые им мелочи. Те, что можно вызвать гипнозом. И Коростелин коротал долгие часы на больничной койке, стараясь откопать в памяти неуловимую фигуру убийцы. А зачем? Он и сам не мог бы сказать. Но тогда это почему-то казалось ему важным.

Первое время к нему никого не допускали, кроме отца да нескольких сочувствующих из числа коллег. Репортеры напрасно толпились возле госпиталя. Путь к палате пострадавшего для них был закрыт. А когда он смог принимать посетителей, то никого из числа пишущей братии уже не интересовал. Время подбрасывало новые животрепещущие темы, о следователе Коростелине уже никто не помнил – ни СМИ, ни общество, защите которого он когда-то мечтал посвятить свою жизнь!

Да и не стал бы он делиться с репортерами деталями своего злосчастного расследования. Во-первых, прямых доказательств не было – материалы, собранные им, исчезли в тот же вечер, когда произошел взрыв.

А во-вторых, в госпитале Коростелина опять навестил полковник Арсеньев. Поговорил с отцом Александра, утешил его, пообещав непременно отыскать и покарать преступников. Поистине дьявольский цинизм. Потом, вежливо попросив разрешения остаться с Александром наедине, полковник присел на стул возле койки и несколько минут смотрел на следователя. Лицо Александра, опаленное при взрыве, было наполовину скрыто под бинтами. В глазах были гнев и бессильная злость, но полковника не смутил этот взгляд. Он долго говорил, выдвигая убедительные аргументы, предложил сигарету, даже сам осторожно всунул ее в обожженные губы пострадавшего.

Объяснил, что выбора у Коростелина, как и раньше, нет. Все, что могло скомпрометировать Арсеньева, погибло вместе с взрывом, включая главного свидетеля. Теперь Коростелину лучше подумать, как жить дальше в его теперешнем положении.

– Могу добить из жалости! – спокойно предложил полковник. – Без боли. Могу дать возможность жить, и жить нормально – не на пособие по инвалидности. Будешь получать бабки кое-какие, лекарствами обеспечу – тебе теперь много их понадобится! Обезболивающие будешь получать заграничные, самые лучшие. Взамен только одно – молчание…

Сдался. Понял, что не попрешь против системы. Ушел в себя, но не спился, как ожидал, наверное, Арсеньев. А вот его отец долго не протянул. Он пытался, как мог, помочь сыну собраться с силами. Но организм, уже изрядно подточенный после утраты жены, не справился. Инфаркт. Александр не смог даже поехать на похороны. В это время он находился в реабилитационном центре в Сестрорецке.

Вернулся в опустевшую квартиру на Гранитной, которую уже больше не покидал. Арсеньев не обманул насчет помощи – подбрасывал кое-что от щедрот своих. Коростелин ненавидел себя за то, что вынужден принимать его деньги, но ничего не мог поделать. Лекарства стоили дорого, да еще приходилось платить приходящей прислуге, которая прибиралась в доме и закупала для него продукты.

Это была женщина преклонных лет, пытавшаяся вести себя с ним по-матерински заботливо. Коростелина это только раздражало – его матери давно не было в живых, и Елена Андреевна, несмотря на всю ее доброту, никогда не смогла бы заменить ее. Поэтому он вежливо, но непреклонно отказывался от помощи в тех случаях, когда мог справиться сам. Сам готовил, сам делал себе уколы. Старался не злоупотреблять ими – боялся привыкнуть, терпел боль из последних сил. Когда она не оставляла его, он напоминал себе о той, другой боли, которую довелось ему пережить после взрыва. Это немного помогало.

Да еще отвлекал от переживаний компьютер, с помощью которого он путешествовал по просторам Интернета. Елена Андреевна считала хитрую машину творением дьявола и умоляла отказаться от нее.