Звездный танец

Линда и Гарри тоже выглядели оскорбленными. — Послушайте, вы, идиоты, — сказал я, вложив в свои слова всю силу убеждения. — Это — навсегда. Вы никогда больше не сможете кататься на лыжах, плавать, никогда не сможете ходить даже при тяготении Луны. Ни черта вы больше никогда не сможете без технологической поддержки.

— А какого черта мы можем без технологической поддержки сейчас? — спросила Линда.

— Не надо! — рявкнул я. — Не надо меня передразнивать. Задумайтесь над этим хорошенько. Я что, непременно должен перейти на личности?

Гарри, Рауль, скольким женщинам вы сможете назначить свидание в космосе? Сколько женщин согласятся бросить целый мир, чтобы остаться с вами? Давайте будем серьезны. Линда, Том, есть ли у вас хоть какие-то свидетельства в пользу того, что в невесомости возможно родить ребенка?

Вы что, готовы в один прекрасный день рискнуть двумя жизнями? Или вы решили подвергнуться стерилизации? Так что перестаньте рассуждать, как герои комиксов, вы четверо, и выслушайте меня, черт побери!

К своему искреннему удивлению, я обнаружил, что по-настоящему взбесился. Мое напряжение воспользовалось первым же подходящим случаем, чтобы разрядиться в гнев. Я впервые осознал, что небольшое театральное представление на тему гнева чревато опасностью.

— У нас нет никакого способа выяснить, удастся ли нам вступить в разговоре проклятыми светляками. В игре с такими высокими ставками и такими скверными шансами достаточно рискнуть двумя жизнями. Мы с Норри обойдемся без вас!!! — заорал я и только тогда остановился.

— Нет, — наконец продолжил я, — это неправда. Я не могу на этом настаивать. Но мы действительно можем сделать это сами — если это вообще осуществимо. У Норри и у меня есть личные мотивы, чтобы лететь. Но ради чего вы должны отречься от родной планеты?

Повисла липкая тишина. Я сделал все, что мог. Норри было нечего добавить. Я смотрел на четыре пустых, лишенных выражения лица и ждал.

Наконец Линда пошевелилась. — Как-нибудь разберемся с родами в невесомости, — сказала она с безмятежным спокойствием и секундой позже добавила: — Когда настанет время.

Том забыл о своих сиюминутных неприятностях. Он долго смотрел на Линду, улыбаясь распухшими губами посреди красного от лопнувших капилляров лица, а потом обратился к ней:

— Я вырос в Нью-Йорке. Я всю жизнь жил в городах. Я никогда не понимал, сколько напряжения в городской жизни, пока не прожил неделю в доме твоей семьи. И никогда не понимал, как я на самом деле ненавижу это напряжение, пока не стал замечать, до какой степени мне не хочется возвра— щаться на Землю. Бэту грязь. Начинаешь понимать, как сильно у тебя онемели шея и плечи, только когда кто-то их тебе разотрет. — Он коснулся ее щеки пальцами с запекшейся под ногтями кровью. — Пройдет очень много времени, прежде чем на воздушные шлюзы придется навешивать замки. Ну конечно, у нас когда-нибудь будет ребенок — и нам не придется учить его, как выживать в человеческих джунглях.

Она улыбнулась и взяла его лиловые руки в свои.

— Нам даже не придется учить его ходить.

— При нулевой гравитации, — задумчиво сказал Рауль, — я выше ростом.

Я решил, что он имеет в виду те несколько сантиметров, на которые в невесомости распрямляется позвоночник, но он добавил:

— При нулевой гравитации малорослых не бывает.

Ей-богу, он был прав! «На уровне глаз» — бессмысленный термин в космосе; следовательно, нет смысла и в понятии роста.

Но рассуждения его были умозрительными; он еще не решился.

Гарри потянул пиво из груши, рыгнул и уставился в потолок.

— Я уже давно думал над этим. В смысле над адаптацией. Я 6ы смог работать весь год целиком вместо половины. Следующий шаг, только и всего.

Я думал так поступить в любом случае. — Он посмотрел на Рауля. — Не думаю, что мне будет не хватать женщин. Рауль твердо встретил его взгляд.

— И мне, — сказал он, и на этот раз в его голосе прозвучала решимость.

В моем мозгу загорелась лампочка. У меня отвисла челюсть.

— Господи Иисусе, в р-костюме!

— Всего лишь куриная слепота, Чарли. Не переживай так, — сочувственно произнесла Линда.

Она была права. Это не имеет ничего общего с мудростью, наблюдательностью или тем, насколько я взрослый человек. Всего лишь личный недостаток, дефект зрения: люди влюбляются у меня на глазах, а я никогда не замечаю.

— Норри, — обвиняюще сказал я. — Ты же знаешь, что я идиот. Так почему ты мне не сказала? Норри? Она крепко спала.

Все четверо принялись хохотать надо мной, как сумасшедшие, и мне ничего не оставалось, как при соединиться к ним. Любой, кто не согласен признать себя дураком, — дурак вдвойне. Любой, кто пытается это скрыть,

— еще больший дурак, потому что остается в одиночестве. Мы хохотали все вместе, мы поделили мою глупость на всех и стерли ее, и Норри пошевелилась и улыбнулась во сне.

— Ладно, — сказал я, когда отдышался, -один за всех и все за одного. Я не могу бороться со стихией. Я люблю вас всех и буду рад вашему обществу.

Том, ляг поудобнее и поспи. Мы вчетвером смотаемся за вещами и вернемся за тобой и Норри. Мы заберем твои комиксы и вторую рубашку. Ты по— прежнему весишь примерно семьдесят два?

Я наклонился и поцеловал Норри в лоб.

— Давайте двигаться.