Звездный танец

— Здесь позже и не бывает, — проворчал я и сдался. — Ладно, пожалуй, вы правы. Гарри, вы с Раулем уберите этот реквизит и соберите на его месте следующий. Идет? Остальные пусть разомнутся. Хорошенько, до пота.

Рауль и Гарри, опытные и умелые, как пара старых заслуженных полицейских, вывели «Семейную машину» наружу, в вакуум, и вверх. Я сидел в пустоте и размышлял о проклятом последнем сроке. Действительно, пора было снова заняться грязной работой — то есть пора было отрепетировать и заснять этот фрагмент. Что вовсе не означало, что мне должно это нравиться. Никому из артистов не по душе спешка, даже тем, кто не умеет работать иначе. Вот я и размышлял.

Представление должно продолжаться. Представление всегда должно продолжаться, и если вы — один из тех миллионов, кто никогда не мог толком понять, почему это так, я вам отвечу. Билеты уже проданы.

Но размышлять в космосе — невероятно трудно (и настолько же глупо).

Вы подвешены посреди Большой Глубины, бесконечность во всех направ— лениях, пустота столь огромная, что, хотя вы знаете, что падаете через нее на большой скорости, этого нельзя заметить. Космос — это тронный зал Бога, и этот зал так просторен, что ни .одна человеческая проблема не может долго казаться здесь существенной.

Вы когда-нибудь жили на море? Если да, то вы знаете, как трудно сохранять сосредоточенное состояние, глядя на океан. Космос действует так же, только еще сильнее.

Намного сильнее.

К тому времени, как «Обезьяньи перекладины» были собраны, я снова был почти в танцевальном настроении. Перекладины были разновидностью трехмерного гимнастического снаряда: огромный неполный икосаэдр, составленный из прозрачных труб, внутри которых флюоресцировал неон, красный и зеленый. Все вместе занимало примерно 14 000 кубометров. В пределах этого участка было разбросано множество крошечных капель жидкости, которые висели подобно неподвижным пылинкам, сверкающим в свете лазера. Яблочный сок.

Когда Рауль и Гарри в первый раз показали мне модель «Обезьяньих перекладин», я был сражен красотой структурны. Теперь, после бесконечных моделирований и индивидуальных тренировок, я видел в них только сложную совокупность точек опоры для Тома, Линды, Норри и меня во время танца; массив преобразователей векторов движения, рассчитанных на максимум движения с минимальным применением реактивных двигателей.

Сцена номер два основывалась почти полностью на мускульной силе — парадокс, принимая во внимание техническую мощь, скрыто заложенную в ее создание. Мы будем отталкиваться всеми четырьмя конечностями от «Обезьяньих перекладин» и друг от друга, заимствуя некоторые движения из обихода акробатов на трапециях, а некоторые — из нашего собственного растущего опыта занятий любовью в невесомости. Мы будем непрестанно образовывать и разрушать странные геометрические конфигурации, которые новы даже для танца.

Мы использовали хореографию, а не усовершенствованные методики.

«Перекладины» и заложенная в них концепция были слишком велики для Аквариума; а в открытом космосе нельзя допускать ни единой ошибки.) Хотя я обучил каждого танцора его партии и репетировал некоторые из наиболее сложных действий со всей группой, сейчас было наше первое совместное исполнение. Я обнаружил, что мне не терпится посмотреть, что у нас получится на самом деле. Любое компьютерное моделирование не может заменить фактического исполнения; то, что хорошо смотрится в компьютерной модели, может на практике вывихнуть плечо.

Я собирался уже скомандовать: «По местам!» и начинать, когда Норри сорвалась с места и устремилась ко мне. Конечно, есть только одна возмож— ная причина для этого, так что я тоже отключил радио и ждал. Она ловко затормозила, остановилась рядом со мной и приблизила свой шлем к моему.

— Чарли, я не хотела тебя торопить. Мы можем вернуться через одиннадцать часов и…

— Нет, все в порядке, дорогая, — уверил я ее. — Ты права: «Последний срок не ждет». Я только надеюсь, что с хореографией все нормально.

— Это только первый полный прогон. На модели все получалось потрясающе.

— Я не об этом. Черт побери, я знаю, что все правильно. Сейчас я уже великолепно умею мыслить сферически. Но я никак не могу решить, хорошо ли это вообще, по сути.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Мы использовали именно ту хореографию которая была бы ненавистна Шере. Жесткую точно определенную во времени, как набор заданных траекторий.

Норри зацепилась ногой за мой торс, чтобы воспрепятствовать легкому дрейфу. Она выглядела задумчивой.

— Шера бы посчитала ее неприемлемой для себя, — сказала она наконец.

— Но я думаю, что она была бы по-настоящему в восторге, наблюдая за нами. То, что мы делаем, — действительно отличная вещь, Чарли. А ты сам знаешь, как критикам нравится нечто абстрактное.

— Ага, ты снова права, — сказал я и изобразил свою лучшую улыбку типа «весельчак Чарли». Нечестно начинать сомневаться в тот момент, когда уже поднимают занавес. От этого страдают другие танцоры. — Собственно говоря, ты только что подсказала мне более подходящее название для всего этого бардака: «Синапстракт».

В ее ответной улыбке было облегчение.

— Если уж играть словами, то я предпочитаю «С-Крещение».

— Ага, что-то в этом и правда есть от Каннингэма. Бьюсь об заклад, что старина отправится наверх на следующем же лифте после того, как это увидит. — Я пожал ей руку через р-костюм, добавил: — Спасибо, дорогая. — И снова включил радио.

— Ладно, мальчики и девочки, давайте подстрелим эту утку. Осторожнее!

Чтоб никто не смел ломать ноги и оставлять вдов и сирот. Гарри, эти камеры подключены?

— Программа пошла, — объявил он. — Чтоб вам взорваться!

Это эквивалент «ни пуха, ни пера» для звездных танцоров.

Норри вернулась на свое место, я подправил свою собственную позицию, индикаторы на камерах 2 и 4 запылали безумно ярко, и мы оказались на сцене, в то время как со всех сторон огромная вселенная продолжала существовать по-своему.

Вы не можете долго обманывать жену вроде Норри поддельной веселостью, если за ней не стоит ничего настоящего. И, как я уже говорил, в космосе трудно оставаться в раздумье. Действительно потрясающе было бросать свое тело среди красных и зеленых перекладин, взаимодействуя с энергией трех других танцоров, которые были мне близки, сосредоточившись на отсчете времени в долях секунды и безупречном перемещении тела. Но артист способен на самокритику даже в разгар самого захватывающего представления. Это тот самый извечный критический взгляд на самого себя, который делает столь многих из нас тяжелыми в общении -и который делает нас артистами прежде всего. Последние слова, которые сказала мне Шера Драммон, были: «Делай наше дело, как следует».