Страница 3 из 30
- Да... жалко рана вставать нада, а то пошел бы. Харашо, Георгий, играешь, - Долаберидзе дружески хлопнул его по плечу. - Ну, пойдем, варабэй адиннадцать, - обратился он к Бахтину.
Друзья улыбнулись. "Воробей одиннадцать" - позывной капитана. Во время полета в наушниках часто можно было слышать торопливую скороговорку:
"Я - воробей одиннадцать. Я - воробей одиннадцать. Как меня слышите? Прием". - И летчики в шутку звали иногда Бахтина "Воробей одиннадцать".
Попрощавшись с друзьями, Карлов открыл дверь и сквозь клубы пара вошел в общежитие. Это была большая деревенская хата с двумя окнами и низким потолком. Ярко горели три керосиновые лампы "летучая мышь". Справа, вплотную прижатые к стене, тянулись сбитые из досок нары, на которых бугрились аккуратно заправленные одеялами матрасные тюфяки. За длинным столом, у самых окон, задернутых черным коленкором, сидели несколько человек. Двое играли в шахматы, другие забивали "козла" и при этом с такой силой стучали костяшками, что на шахматной доске подскакивали фигуры, а один, пристроив маленькое зеркальце на самом краю стола, брился.
Увидев командира эскадрильи, летчики встали. Здесь были "старые", уже воевавшие воздушные бойцы, о чем красноречиво говорили ордена, сверкавшие на их гимнастерках. Только двое шахматистов на днях прибыли в полк из летной школы и считались молодыми. Правда, всем им - и молодым, и старым едва перевалило за двадцать. Поэтому двадцативосьмилетний Георгий Карлов и по возрасту, и по облику резко выделялся среди летчиков своей эскадрильи.
- Ну, топорики, что повскакивали? Садитесь! - разрешил Карлов. Он присел на нары и начал стягивать унты.
"Топорики" - шутливое выражение командира эскадрильи. Перенял он его еще в летной школе от своего инструктора, который называл так курсантов за их неумение держаться в воздухе.
Окончив в 1939 году летную школу, Карлов сам стал инструктором в Мелитопольском авиационном училище и тоже начал называть некоторых курсантов "топориками". Произносил это Карлов всегда в шутку, ласковым голосом, и никто на это не обижался.
Летчики сели на придвинутую к столу скамейку.
- Сыграли бы что-нибудь, товарищ командир, - попросил сержант Семенюк, намыливая щеку.
- Можно и поиграть, - согласился Карлов.
Он снял с себя комбинезон, натянул унты и встал, расправляя под ремнем гимнастерку. Кто-то уже вытаскивал из-под нар баян.
- А петь будете? - спросил Карлов..
Не дожидаясь ответа, он уселся поудобнее на табурет, растянул меха и, склонив голову набок, ухом почти касаясь баяна, как бы прислушиваясь к протяжным звукам, заиграл.
Раскинулось мо-ре ши-ро-ко, И волны бу-шу-ют вдали...
Первым подхватил знакомую мелодию Анатолий Семенюк. Затем, прибавился еще чей-то тенор, и вот уже разноголосый хор громко пел:
Товарищ, я вахты не в силах стоять, - Сказал кочегар кочегару...
Переборами заливался баян. Песня брала за душу:
Напрасно старушка ждет сына домой, - Ей скажут, она зарыдает...
- А теперь нашу, полковую, - предложил кто-то, когда прозвучал последний аккорд.
В быстром темпе заиграл командир эскадрильи, и грянула песня штурмовиков шестьсот двадцать второго полка, рожденная у берегов Волги:
Мы бомбы сыплем градом, Мы бьем врага в бою, За пепел Сталинграда, За Родину свою. Бегут фашисты в страхе. Скрываясь от штурмовок, Когда орлы в атаке Шестьсот двадцать второго.
И хотя баян смолк, все дружно, в один голос добавляют:
- Гвардейского полка, Отважного полка.
- А что, товарищи, будет наш полк гвардейским, вот увидите, будет, категорическим тоном заявил сержант Семенюк.
- Ну, хватит играть, надо пистолет почистить, - вздохнул Карлов и, пристегнув меха ремешком, вложил баян в футляр. Но прежде чем закрыть крышку, он долго смотрел на ее внутреннюю сторону. Там приклеена довоенная семейная фотография. Младший сын примостился у Карлова на коленях, дочка сидит на руках у матери, а старший сын, тоже Георгий, очень похожий на отца, стоит между родителями.
Карлов вспомнил тот солнечный майский день сорок первого года, когда всей семьей направились они в фотоателье. Сколько было надежд, сколько счастья... В тот год старший сын должен был впервые пойти в школу. Все это быстро пронеслось в памяти Карлова. Он пристально всматривался в милое лицо жены и мысленно спросил: "Как ты там одна с тремя детьми в эвакуации?" Георгий закрыл крышку и погладил футляр.
Карлов неспроста хранил фотокарточку семьи рядом с баяном. Еще мальчишкой научился он играть на гармошке, а когда ему исполнилось четырнадцать лет, получил в подарок от отца этот баян. Через год отец умер. С тех пор, куда бы ни бросала [11} Георгия судьба, он не разлучался с любимым инструментом, возил его везде с собой и хранил как самую дорогую память.
Поглаживая футляр, Карлов вспомнил Симферополь, дом, в котором прошло детство. Вдруг с ужасом представил себе развалины этого дома и фашистов, шагающих по родной улице...
Летчики ушли в столовую. Кроме Карлова, в общежитии остались только Семенюк и молодой пилот Павлик Архипов: они уже успели поужинать.
Анатолий Семенюк, закончив бриться, подошел к Архипову, который укладывал в небольшую коробку шахматы.
- Ну что, чемпион, хотите получить мат за десять минут?
Архипов, как бы прикидывая, взглянул на товарища. Острый, по-орлиному изогнутый с горбинкой нос и прищуренные карие глаза Семенюка имели довольно хищный вид.
Некоторое время они молча смотрели друг на друга,
- Давайте попробуем, - согласился наконец Архипов.
Рассмеявшись, оба начали расставлять фигуры на шахматной доске. А Карлов задвинул баян под нары, подсел к столу и, вытащив из кобуры вороненый пистолет, начал его чистить.
Павлик Архипов объявил черным конем шах, когда вдруг от белого короля, славно срубленная шашкой, отлетела черная головка, а сам он свалился на пол. Одновременно раздался оглушительный выстрел. На стене появилось маленькое отверстие от пули, по краям которого осыпалась щебенка. В комнате запахло порохом.
Опрокинутая скамейка упала на пол. Летчики выскочили из-за стола. Лейтенант Карлов, согнувшись, зажал левую руку между колен, перехватив правой рукой запястье. Рядом с ним на полу расползалась маленькая лужица крови. Мгновение длилось молчание. Архипов и Семенюк испуганно смотрели на командира эскадрильи.
- Что с вами, товарищ лейтенант? - спросил Семенюк.
- Прострелил себе ладонь, к счастью, в мякоть, - выдавил Карлов и, пробуя шевелить пальцами, показал левую руку. Летчики подошли вплотную и увидели: между большим и указательным пальцами, посредине кружочка обожженной кожи зияла небольшая рана, из которой, растекаясь по ладони, струилась кровь.
- Дайте-ка скорее жгут, - попросил Карлов, Архипов оторвал от наволочки длинную завязку и протянул командиру эскадрильи. Семенюк выхватил ее и туго перетянул Карлову кисть руки. Кровотечение медленно прекращалось.
- Я сейчас... за доктором, - Павлик Архипов, на ходу натягивая чью-то меховую куртку, ринулся к двери.
- Ты куда? Стой! - резко остановил его Карлов. - Семенюк, заприте дверь, чтобы кто-нибудь не вошел.
- Я за доктором, - пояснил молодой летчик, думая, что его не поняли.
- Не нужно доктора, - Карлов окинул товарищей вопросительным взглядом, пытаясь прочесть в их глазах, понимают ли они всю серьезность создавшегося положения. Правой рукой он достал из кармана индивидуальный пакет и протянул его Семенюку.
- Товарищ командир! - вспомнил Семенюк. - У меня ж стрептоцид есть. Вот два порошка! Давайте присыпем.
- Сыпь, - процедил сквозь зубы Карлов.
Семенюк достал из гимнастерки порошки и густо посыпал рану с обеих сторон. У Карлова на лбу выступили капельки пота.
"Как это могло случиться? - силился понять он. - Я же вытащил обойму... Ах, да! Ведь один патрон был в стволе. Как же я забыл, что загнал его туда утром перед вылетом? Ч-черт!.."