Страница 24 из 26
Экран ответил:
«Пока не все. Постараемся понять. Что вас интересует в этой точке?»
— Замок. Тюремный замок. Он стоит посреди реки, не на берегу, а на воде, на среднем ее течении. Он построен из почти черного камня, внутри находятся металлические конструкции лестниц, решеток, коридоров и камер.
«Что вы хотите?»
— Чтобы замок исчез. Вся его металлическая и каменная структура.
— Деревянные поделки пусть остаются, — добавила Сузи, — и все живое, конечно.
— В понятие металлических структур я включаю все виды оружия, от пулеметов на башнях до личного вооружения охраны, — сказал я. — Вы знаете, что такое оружие?
«Знаем».
— Так сумеете ли вы уничтожить и оружие, и тюремный замок?
«Попробуем конденсацию поля в этом районе», — ответил экран.
— Как долго мне ждать ответа?
«Секунды по вашему исчислению времени».
Экран умолк, но все еще светился. И мы молчали, даже не смотрели друг на друга, я лишь мельком заметил, как у Сузи дрожали пальцы. Я взглянул на секундомер.
— Восемнадцать секунд. Пока еще ничего нет.
— Подождем.
Двадцать секунд, двадцать три, двадцать восемь, тридцать… Молчание. Найдут ли они этот чертов замок? Вероятно, река, на которой он стоит, мутная, грязно-серая от илистых отложений. И болота на берегу, ядовитая зелень травы, хижины из старых бидонов — «бидонвилли» — на клочках добросовестно ухоженной суши… Сорок секунд, сорок пять… Стрелка ползет к пятидесяти, как поезд, тормозящий у станции.
Экран снова заговорил.
«Мы нашли эту точку».
— А замок?
«Тоже».
— Что с ним?
«Его уже нет».
— Уничтожили?
«Мы называем это иначе».
«Какая разница?!» — захотелось крикнуть мне. Нет больше зловещей тюрьмы, нет ни стен, ни решеток, ни «смит-и-вессонов» у стражников, нет даже пуговиц на их форменках. Ничего каменного и металлического. Никаких запретов и наказаний.
Я мгновенно представляю себе, как это происходило. Первые мгновения — растерянность, испуг, суета. Потом в сознании каждого, как удар молнии, — мысль о свободе. Что случилось? Где тюрьма? А не все ли равно, когда стражники хватаются за оружие, а его нет. Почему нет? Где тут думать, почему нет, если светит солнце и до берега совсем близко — возьми доски из-под нар, вот тебе и плот. Или скамейку — и плыви на ней, как на доске. Заключенные уже сообразили, что к чему, и вяжут охранников. Чем вяжут? Веревок же нет под рукой. Но есть подстилки на бывших нарах, их можно разорвать на полосы и скрутить жгутом. А на берегу — кто через болота в тростники, в кустарники поймы, кто в одну из хижин «бидонвиллей» на клочках суши. Диаса и Лоретто не «продадут» — спрячут, а затем на каком-нибудь древнем, замызганном «фордике» доставят обоих на север к партизанам.
Экран все еще светился, словно ожидая вопросов, и я не выдержал, крикнул:
— Почему вы не спрашиваете, зачем мне это?
«Мы знаем все, что ты думаешь. Но это лишено разумной ясности. Хаос. Сумбур. Игра частиц разума, ритмы которых необъяснимы».
И свет и надпись исчезли. Экран потемнел.
— А все-таки мы победили, Монти, — сказала Сузи.
— Победили, — машинально повторил я.
Наполнявшая меня радость вдруг ушла. Голова чуть-чуть кружилась, в глазах рябило, по телу расползалась, как что-то жидкое, противная слабость, размягчавшая каждый мускул. Руки опустились и отяжелели. Я хотел встать и не мог.
— Что с вами, Монти? — испугалась Сузи.
— Ничего страшного. Должно быть, простудился утром или сказалось напряжение последних минут.
— Сбегать за доктором?
— Отлежусь.
— Я прибегу, если что-нибудь появится в вечерних газетах.
— А что появится, кроме вариантов истории с домом? Она мне уже надоела. Сообщений из Южной Америки, если успеют газетчики, следует ждать в утренних выпусках. Вот и приходите утром — в университете я, пожалуй, не буду.