Страница 12 из 19
Когда-то половина бюджета аграрного государства уходила на содержание военного аппарата. В эпоху угля и пара доля госрасходов, приходящаяся на военные нужды, начала неуклонно сокращаться, и в современных государствах не превышает 5–10 %. Остальное страна может тратить на людей – платить пенсии, пособия по безработице, содержать школы и госпитали для неимущих. Таким образом, промышленность своей индустриальной мощью объективно гуманизировала нравы и улучшала качество жизни простого народа.
Однако начало капитализма вовсе не было радужным. Те, кто читал «Оливера Твиста», наверняка помнят картину ужасающей черной бедности и естественным образом сопутствующей ей жестокости, в которой варились английские низы XIX века. Если раньше крестьяне, жившие в деревне, всегда могли прокормиться натуральным хозяйством, даже не имея денег, то в условиях города массовое увольнение с фабрики грозило массовой же голодной смертью. Нещадная эксплуатация, копеечные зарплаты, 14-часовой рабочий день... В общем, как писал чуть позже Горький, «пожив такой жизнью лет пятьдесят, человек умирал».
Оглядываясь и видя вокруг себя новую, прежде никем не виданную жизнь, лучшие умы XIX века пытались объяснить, что же происходит с планетой. Лучшие умы – это, как правило, умы добрые. А добрый ум, который тянется к гуманности, справедливости, но при этом не обладает всей полнотой знаний, неминуемо начинает спотыкаться о грузный опыт прошлого. Потому что другим багажом не обладает.
Самой сильной, самой яркой, самой громкой и вместе с тем самой оптимистической (то есть лежащей вполне в русле эпохи Просвещения) теорией, объясняющей, что же происходит с человечеством, была теория немецкого экономиста по имени Карл Маркс.
Непроглядная бедность английских пролетариев оказала самое печальное влияние на взгляды Карла Маркса, ставшие на целое столетие взглядами огромных масс людей. Знаменитый тезис о непрерывно ухудшающихся условиях жизни трудящихся при капитализме навеяла Марксу сама жизнь. Действительно, первые рабочие первых фабрик существовали под гнетом той же идеологемы, в рамках которой до них тысячелетиями жили подневольные крестьяне: «простой народ не должен жить богато». Считалось – и не без резона, кстати! – что достаток для простонародья вреден. Очень выпукло это сформулировал в свое время кардинал Ришелье: «Все политики согласны, что если народ будет жить в достатке, невозможно станет содержать его в границах его обязанностей. Они (политики. – А. Н.) основываются на том, что, имея меньше знаний, чем другие сословия... народ едва ли оставался бы верен порядку... если бы не был сдерживаем нуждою».
Очень точное наблюдение! Действительно, чем беднее и темнее люди, тем проще опутать их однообразную массу сетью единой идеологии (религиозной или национал-патриотической). Соответственно, проще ими править: дураками всегда управлять легче. К этому тезису мы еще вернемся, когда будем говорить о дураках нашего времени, по своей дурацкой сущности недалеко ушедших от своих деревенских предков, а сейчас вернемся в начало XIX века...
Нужда, претерпеваемая тогдашними работягами, была столь вопиющей, что не один только Маркс пытался объяснить ее. Но если Марксу казалось, что все дело в нещадной эксплуатации и присвоении злыми капиталистами прибавочной стоимости, то, скажем, Мальтус выводил все из роста народонаселения и из невозможности природы прокормить такую ораву. Однако не мальтузианство, а именно марксизм оказал самое решительное воздействие на историю.
Очень долго голозадые пролетарии такую несправедливость наверняка терпеть не будут, – решил Маркс. Когда технологии еще маленько разовьются и позволят создать базу для нового, более справедливого строя, работяги устроят социалистическую революцию, наподобие прошлых буржуазных революций, свергнувших царей-королей-монархов. Пролы прогонят проклятых капиталистов-эксплуататоров и установят сплошной коммунистический манифест и сладкое общество всеобщей богадельни, где каждый будет работать по способностям, а получать – по потребностям. Таковы, типа, неумолимые законы истории, которые действуют столь же четко, как и законы физики.
Вот вам вкратце и весь марксизм...
Теория Маркса была красивая, стройная, модная. Людям всегда нравится, когда их поведение или поведение больших масс народа описывается с научно-непреклонной точки зрения... Короче говоря, марксизм успел завоевать популярность раньше, чем доказал свою неверность. (Последнее, кстати, произошло весьма скоро, еще при жизни бородатого Карла.)
Мы с вами знаем: когда какая-то теория распространяется на широкие массы, она претерпевает неизбежную смысловую редукцию (подробнее об этом см. «Конец феминизма»). Теория превращается в Учение. А при распространении на целые страны – в Единственно Верное Учение. То есть в религию. Со своими фанатиками и простыми служками. Со своими канонами и догматами. Со своими святыми мощами (мавзолеи Ленина, Хо Ши Мина, Димитрова, Мао Цзедуна и пр.). С верой в собственный рай... Правда, в данном случае рай был перенесен из пространственных координат во временные: с неба – в светлое коммунистическое будущее, где не нужно будет работать, а все станет само валиться в рот.
Новая религия оказалась спичкой для уже наваленного в Европе демографического хвороста. Однако костры революций начали почему-то разгораться вовсе не там, где предсказывала марксова теория. Первая победоносная социалистическая революция, по идее, обязана была разразиться в самой передовой промышленной стране – Англии. Ведь именно из Англии капитализм начал расползаться по миру – одна за другой страны Европы вступали в промышленно-капиталистическую гонку. Но вместо того, чтобы разгораться, всяческая революционная активность в Англии гаснет и постепенно переползает в страны догоняющего развития. Франция... Германия... Россия...
Это было совсем не по теории!
Маркс, ожидавший революции в Англии, задумчиво чесал бороду, с недоумением наблюдая, как английский пролетариат – этот вскормленный сиськами тред-юнионов проклятый штрейкбрехерский предатель мирового пролетарского дела! – вместо того чтобы хвататься за топоры и вилы, вдруг начал наращивать потребление. Уровень жизни английских рабочих нежданно-негаданно начал расти. Росли зарплаты, калорийность рациона и продолжительность отпусков; сокращался рабочий день. Причем здорово сокращался – общее трудовое время съежилось аж в полтора раза! У английских рабочих даже появилась такая не очень пока нужная игрушка, как избирательное право.
...Подонки! Лучше бы они все погибли в пожаре революции, чем курей жрать!
Сначала расстроенный Маркс попытался спасти марксизм, предположив, что это все – временное явление: уж слишком сильно Англия в промышленном отношении обогнала Европу, став практически промышленным монополистом. А вот когда промышленные потенциалы Западной Европы и Англии сравняются, английский пролетариат потеряет свое привилегированное монопольное положение и снова обрушится в нищету, из которой ему прямая дорога в желанную революцию!
Увы, и этим светлым надеждам не суждено было сбыться. Гадкий утенок капитализма, вылупившийся из деревенского яичка и потому поначалу напугавший всех беспросветной нищетой пролетариев, мало-помалу вдруг начал превращаться в прекрасного лебедя общества всеобщего изобилия. Те же самые, крайне неприятные для марксистов, тенденции повышения зарплаты, качества питания и уровня жизни начали предательски проявлять себя и в других странах Европы... Маркс с надеждой обращает свои взоры на Восток: может быть, хоть там полыхнет победный кровавый бунт? Он начинает пролистывать статистические сводки по России и учить русский язык...
К концу жизни Маркс постепенно понимает, что крупно облажался в своих прикидках, но поделать уже ничего не может: рожденная им новая религия преспокойно живет уже без своего зачинателя – новые апостолы громогласно вещают, работы отца-основателя разошлись на цитаты и «молитвенники», а сам старый дед с его запоздалым пониманием ошибочности теории оказался никому не нужным.