АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА

– Хорошо бы, чтобы песик открыл пасть, - робко сказал ассистент, - ну, как бы улыбнулся…

Все выжидательно посмотрели на меня. Я спросил хозяина:

– Есть ли у него какое-нибудь слово, на которое он реагирует с агрессией?

– Есть, - отвечал с готовностью хозяин, - «Друзья».

– Приготовьтесь, - сказал я фотографам. - А потом заорал на пса: - Жорик! Сидеть!! Друзья!

Пес было дернулся вскочить, но усидел, вспомнив мои объятия, зарычал во всю пасть, улыбаясь.

Уходя, боксер шарахнулся от возникшего в дверях видного одному ему Кошачьего фараона.

– Какой из тебя получился бы дрессировщик! - сказал приятель.

Из меня мог бы выйти в принципе кто угодно, в том мое несчастье и заключается.

– Вы очень способный, - подтвердил ассистент.

– Ну, да; известная цитата: «Способный. Очень способный. Способный на все».

– Неправда, это не про тебя, - сказал мой приятель.

Конечно, не про меня.

Позже приятель рассказал мне, что хозяин боксера пришел смотреть контрольки без пса, один, выбрать ничего не смог, поэтому заказал шесть портретов и сказал, уходя:

– Они все Жорику очень понравятся!

– С нас причитается, - сказал, улыбаясь, приятель, - он выложил кругленькую сумму; давай мы с тобой поделимся.

Я отказался. Однако, придя домой, обнаружил в кармане плаща сто баксов, каковые и отдал жене, к ее большому удовольствию. На собачьи деньги мы купили Ксении новые кроссовки, куртку и желанную, но частенько недосягаемую огромадную бутылку «Миринды», которую дочь моя пылко прижала к груди, произнеся:

– Вода моя!

СЕВЕРНАЯ ПАЛЬМИРА

Иногда я не мог определить: был ли тот повторяющийся с вариациями сон собственно сновидением или отсветом яви?

Постепенно, с годами, до меня дошло: я имею дело с особым призраком архипелага Святого Петра, с привидением-сном.

Первым видел подобный сон Петр Первый.

Призрак Северной Пальмиры заложил в сознании царя свой краеугольный камень. Посему Петр и пытался претворить в явь свой морок сонный.

Движимые любопытством и любовью, мы сверяем наши сны, как сверяют часы. Мы сверяем географию являющейся нам по ночам Северной Пальмиры, призрака-сна, улицы, тупики, дома, ансамбли, районы, частотность, как выразился бы Теодоровский, ее призрачных особенностей. Мы пытаемся сиять кальку с несуществующей карты, синьку, ксерокс, несколько экземпляров, сколько-нибудь.

Наши наблюдения, конечно же, глубоко нелепы. Строго говоря, они недостоверны изначально. Но мы упорствуем.

Ибо в наших снах есть нечто глубоко реалистическое, не разъять, не истолковать, нечто неделимое: мир наших чувств. Наши объятия во сне, в сновидении, точно таковы, как объятия наши наяву, например. Я люблю тебя, и приснившуюся, и настоящую, одной и той же любовью. Просыпаясь, я начинаю доверять снам, а также приснившимся ведутам, мы всерьез расспрашиваем друг друга о парках и дворцах Северной Пальмиры: где? как проехать? как пройти? что ты там видела сегодня? что ты там видел?

– Сегодня я видел золотой шар, катающийся по крыше часовни на берегу, золотой шар, управляемый системой рычагов, некий маятник Фуко, изобретение Нартова, или Бригонци, или Берда, неважно чье, кроки руки Петра, зарисовавшего поутру сонное видение, запечатлевшего его в потаенном дневнике архитектурных фантазий Пальмиры-сна. Из воздуха болотного взявшийся оттиск; небесная механика - механика земная - наука - архитектура - космогония - магия - торжество века просвещения - какой ужас.

– А я видела свое любимое кафе в низочке возле дворца Белосельских-Белозерских. Мы сидели за столиком у окна в полуподвале, ели пирожные, пили шампанское, заедали мороженым, запивали кофе.

– А если в твоем сне нас двое и в моем сне в ту же ночь нас двое, сколько нас в мире на самом деле? - спросила вдруг она с некоторым истовым детским дикарским серьезом, ей, впрочем, свойственным.

– А если мы еще кому-то снимся? Выкини из головы. Натуральных нас двое. Остальные фантомы. Длинный шлейф фантомов ночных.

– Скажи, а в твоей Северной Пальмире можно войти в квартиру, а потом ходить бесконечно долго, из квартиры в квартиру переходя, из дома в дом, по коридорам и переходам, снова квартиры, потом учреждения, самые разные, то больницы, то канцелярии, снова жилые места и опять квартирный город непрерывный, а потом выходишь на улицу, как из подземелья, из лабиринта, из катакомб, и уже окраина, Средняя Рогатка, старинная усадьба, являющаяся границей города, привычная глазу, не существующая на самом деле речушка (или закопанная когда-то?) - и зелень полей?

– Из квартиры в квартиру? Из банка в больницу - и по квартирам опять? Что за грезы домушницы, квартирной воровки, дорогая?

Подстерегаем тебя, сон, ату тебя, ату!

Ой, кто это, кто это там таится в зеленях фоменей наших? Лаокоон со своей групповухой? Остолбеневшие в виде болванов мраморяных очеловеченные, некогда могущественные боги? Слоновьи ноги колонн? «Мир хижинам, война дворцам!» - кричит наглядевшийся царевых снов пробуждающийся народ. Это каким еще, кстати сказать, хижинам? Избушке, что ль, Бабы Яги, которая то передом к герою: чего изволите? - то задом? Какая такая ваша партейная, тов-депутат, гр-депутат, госп-кандидат, при-над-леж-ность? А я сексуальный меньшевик, трах-ти-би-дох. Так что хрен вам хижины, будут вам дворцы. И к каждому дворцу будет приставлено в качестве спецназа по отряду конной милиции (из-за леса выезжала конная милиция, поднимайте, девки, юбки, будет репетиция); зачем, зачем, как это зачем? Чтобы народ не написал на каждой колонне магическое слово из трех букв. При написании слова из трех букв (магического) некоторые дворцы и храмы сразу взлетают в воздух, а некоторые разваливаются сами, но медленно, слишком медленно, десятилетиями.

«Среди жителей архипелага имеется множество адептов тайного фаллического культа, столетиями преследуемого властями, но не очень строго преследуемого. Адепты пишут обозначающее фаллос слово из трех букв на стенах архитектурных сооружений, робко рисуя рядом почитаемый в качестве божества фаллос; в отличие от рядовых адептов, привилегированные представители культа возводят в городе стелы и обелиски. В разговорной речи и те и другие употребляют любимое слово из трех букв в качестве синонима заменителя множества слов и понятий.

Даже Пальмира-сон хранит на своих стенах следы граффити адептов вышеупомянутого культа».

Кстати, на топких неверных землях наших мест (вам не кажутся перебором острова-болота? ты, говорит, не смотри, что у меня наверху болото, у меня зато в глуби трясины гранит, камень, каменюка, брошен камень во трясину, хоть брось, хоть подыми; у меня и вокруг вода) все мороки взлетевших на воздух, обращенных в дым, разобранных, развалившихся строений давно уже собрались в воздухе в остров Самолетный, подобный ковру-самолету, парящий незримо. Надпиши конверт, дорогая: архипелаг Святого Петра, остров Самолетный, улица Безымянная, номер пять, дом Суботы Похабного, жильцу.

Был бы я царь, стал бы я строить свой каменный рай? Возводить свой каменный сон?

Был бы я царь, построил бы себе у воды дом, ля изба а-ля рюсс, с яблоней у крыльца. Но состарилась бы царица моя, и понеслось бы: не хочу, говорит, а хочу, говорит, корыто, скампавея, терем, дворец, да с ходу римский, венецианский! Корчуй, кричит, дубы! Строй, кричит, форум, старый козел! Пришел я на форум, а там полный кворум. А под дубами хорошо было, чай, ижорке, ведьме, плясать-колдовать. А кто придумал про фоменскую фауну и флору басню «Свинья под дубом»? Кто такой умный? Из строя три шага вперед! Дедушка Крылов? Дедушка Лафонтен? Развели дедовщину, Эдип вашу мать, Эзоп вашу мать.

Вот и смотри теперь сны про Северную Пальмиру, житель здешний, мечтатель несчастный. О чем мечтаешь, сельская душа? О путешествиях небось? Небось! Куда ж тянет тебя из блистательного Санкт-Петербурга? Не в Париж ли? Не в Рим ли? Ну уж, нет уж, дудки. В Ависту, в Саболу, в Халаву, в Антолу, в Кемейоки! А также в Манолу, в Вахтолу, в Кисконе, в Кошкино, в Алтынец, в Кандую, в Сабирино, в Минкино, в Гринкино! Да где ж такое?! А все на тутошних островах. Мир тебе, путник!