Седьмой крест

Франц только что вошел в столовую. Он только что узнал об аресте Кочанчика, и вот Антон хватает его за руку и начинает выкладывать все, что ему известно.

А в эту минуту Эрнст, пастух, постучал в кухонное окно Мангольдов. Софи отперла и засмеялась. Она была кругленькая, но сильная и гибкая. Пусть Софи подогреет ему картофельный суп. Его термос испорчен. А почему не войти и не пообедать со всеми, сказала Софи. Нелли может посторожить.

Его Нелли, сказал Эрнст, это не собака, это просто ангелок. Но у него, слава богу, есть совесть, и деньги ему тоже недаром платят. «Софи, – сказал Эрнст, – принеси-ка ты мне картофельный суп горячим в поле, и не гляди ты так на меня, Софи. Когда ты так на меня поглядываешь своими золотистыми глазками, меня насквозь пробирает».

Он пошел через поле к своей будке на колесах. Он выбрал местечко на солнышке, расстелил несколько газет, поверх них пальто. Присел и стал ждать. Довольный, смотрел он, как приближается Софи. Она такая кругленькая, такая сочная, как яблочко, и на тоненьких, тоненьких черенках.

Софи принесла ему суп и картофельные оладьи с грушей. Они вместе учились в шмидтгеймской школе.

Девушка села рядом с ним.

– Чудно, – сказала она.

– Что?

– Да что как раз ты – пастух.

– Они мне на днях то же самое сказали, там, внизу, – заметил Эрнст. Он показал на Гехст. – «Вы же сильный молодой человек, вас природа предназначила кой для чего получше. – С невероятной быстротой Эрнст менял лицо и голос – то это был Мейер из бюро труда, то Герстль из рабочего фронта, то Краус, бургомистр Шмидтгейма, то сам он, Эрнст, но сам он – реже всего. – Почему вы не уступите свое место пожилому соплеменнику?» И тут я сказал им, – продолжал Эрнст, поспешно проглотив несколько ложек супу, – тут я сказал: «В моей семье ремесло пастуха передается из рода в род еще со времен Вилигиса».

– Какого Вили?… – спросила Софи.

– Это они у меня тоже спрашивали, – сказал Эрнст, уплетая оладьи с грушей. – Вы все в школе, наверно, прозевали эту премудрость. Потом они спросили меня, почему я не женат, когда другие, хотя им зарабатывать свой хлеб гораздо тяжелее, давно женаты и детишки у них есть.

– И что ты ответил? – спросила Софи чуть охрипшим голосом.

– Ах, – отозвался Эрнст с невинным видом, – я сказал, что дело уже на мази.

– Как так? – спросила Софи с беспокойством.

– Да так, я, мол, уже помолвлен, – сказал Эрнст, опустив глаза, причем от его внимания не ускользнуло, что Софи как-то вдруг побледнела и увяла. – Да, помолвлен с Марихен Виленц из Боценбаха.

– А-а, – сказала Софи, опустив голову и разглаживая на коленях юбку. – Она ведь еще школьница, твоя Марихен Виленц из Боценбаха.

Не беда, – сказал Эрнст, – я подожду, пока моя невеста подрастет, тут целая история, я тебе как-нибудь расскажу…

Софи теребила травинку. Она сорвала ее и прикусила зубами. Потом сказала насмешливо и с грустью:

– Кто влюблен, кто помолвлен, кто женится…

И Эрнст, который нарочно дразнил ее и от которого ничто не ускользнуло – ни ее волнение, ни дрожь ее рук, составил вылизанные тарелки и сказал:

– Спасибо, Софи. Если ты делаешь все так же здорово, как печешь оладьи, ты для мужчины просто клад. Взгляни-ка на меня еще разок, пожалуйста, взгляни. Ну, взгляни же. Когда ты на меня поглядываешь своими милыми глазками, я эту Марихен могу забыть на веки вечные.

Он смотрел вслед Софи, которая шла к дому, брякая тарелками. Затем крикнул:

– Нелли!

Собачка ринулась к нему на грудь и, опершись лапками на Эрнстовы колени, посмотрела на него – черный комочек беззаветной преданности. Эрнст прижался лицом к мордочке собаки, в приступе нежности погладил ее голову:

– Знаешь ты, Нелли, кого я люблю больше всех? Знаешь, кто мне милей всех на свете? Это Нелли.

Эконом сельскохозяйственного училища позвонил на обед не в полдень, а с опозданием на пятнадцать минут. Один из подростков, Фриц Гельвиг, ученик-садовод, сначала побежал в сарай, чтобы вынуть из кошелька в своей вельветовой куртке двадцать пфеннигов. Он был должен товарищу за два билета лотереи зимней помощи. Круглый год при училище были курсы, их посещали главным образом сыновья и дочери окрестных крестьян. При училище был также опытный участок: его обслуживали не только курсанты, там имели постоянную работу несколько садоводов и учеников.

Ученик Фриц Гельвиг, белокурый, рослый, смышленый паренек с живыми глазами, обшарил весь сарай в поисках куртки: сначала он был удивлен, затем раздосадован, затем разозлился. Эту куртку он купил всего лишь на прошлой неделе, после сговора. Он бы не мог приобрести ее, если бы не полученная им маленькая премия. Он позвал товарищей, уже сидевших за столом. Светлый обеденный зал с выскобленными добела деревянными столами был украшен цветами и свежей зеленью, обвивавшей портреты Гитлера, Даррэ и ландшафты на стенах. Сначала Гельвиг решил, что над ним подшутили товарищи, – они дразнили его, уверяя, что он купил куртку на рост, и завидовали, что у него такая девушка. Молодые парнишки со свежими открытыми лицами – мальчишеские лица, но уже с примесью чего-то взрослого, как и лицо Гельвига, – заверили его, что куртки не трогали, и помогли искать. Скоро, однако, поднялся крик: «Что это за пятна? А у меня выдрали подкладку! Тут был кто-то! Твою куртку украли».

Гельвиг чуть не расплакался. Пришел наконец и дежурный по столовой посмотреть, что еще тут вытворяют эти озорники. Фриц, бледный от гнева, сказал, что у него украли куртку. Позвали инспектора и эконома. Двери сарая широко распахнулись. Тогда все увидали пятна на висящей одежде и разорванную подкладку чьей-то старой куртки, всю забрызганную кровью.

Ах, если бы у его куртки была только выдрана подкладка! В лице у Гельвига уже не осталось ничего взрослого. От гнева и обиды оно сделалось совсем ребячьим. «Если я найду его, я его убью!» – заявил он. Его нисколько не утешило то, что Мюллер хватился своих башмаков. Ну, Мюллер купит себе новые, он единственный сын, его родители – богатые крестьяне, а Гельвигу теперь предстоит опять копить и копить.

– Успокойся же наконец, Гельвиг, – сказал директор; он обедал у себя дома, и эконом срочно вызвал его. – Успокойся и опиши свою куртку как можно точнее. Этот вот господин – из уголовного розыска, и он сможет тебе вернуть ее, только если ты опишешь куртку со всеми подробностями.

– А что было в карманах? – ласково спросил незнакомый низенький человечек, когда Гельвиг кончил свое описание, причем, выговорив «и внутренние застежки „молнии“, он чуть не всхлипнул.

Гельвиг задумался.

– Кошелек, – сказал он, – в нем марка двадцать… носовой платок… ножик.

Агент еще раз прочел ему его показания и дал подписать.

– А где я могу получить обратно свою куртку?

– Тебя известят, – сказал директор.

Все это было плохим утешением для Гельвига; правда, его горе немного облегчалось тем, что вор, укравший куртку, оказался все-таки не обычным вором. Едва эконом кончил осмотр сарая, ему сразу же стала ясна вся связь между событиями. И он только спросил директора, не позвонить ли куда следует.

Когда Гельвиг вышел – сейчас же после него пришлось Мюллеру подробно описывать свои башмаки, – весь участок между училищем и стеной был оцеплен. Уже нашли место, где Георг, прыгая через стену, помял ветви фруктовых деревьев, а у стены и у сарая уже стояли часовые. Позади них толпились учителя, садоводы, ученики. Обеденный перерыв пришлось продлить; бобовый суп со свининой в больших чанах покрылся пленкой сала.

В нескольких шагах от часовых пожилой садовник Гюльтчер, видимо совершенно равнодушный к всеобщему волнению, выравнивал дорожку. Они были из одной деревни. И Гельвиг, чье бледное лицо стало багровым – он с торопливой готовностью и обстоятельностью отвечал на все вопросы, – Гельвиг остановился возле Гюльт-чера, может быть, именно потому, что старик его ни о чем не спросил.