Я не толстая

Я уже подумывала, не посоветовать ли медикам спросить у Джордана, с кем он помолвлен, но потом решила, что с моей стороны это будет не очень порядочно.

Когда мы отъезжали от Фишер-холла, я увидела, что Рейчел, Сара, Пит и Магда встали вместе на тротуаре и с тревогой посматривают на меня.

Тут меня как будто что-то кольнуло и вдруг я поняла: у меня нет бойфренда, это правда, но семья у меня все-таки есть. Пусть довольно странная, но она у меня есть.

18

Ты довел меня до слез своим враньем.

Почему ты поступаешь так со мной?

Ложь твоя жестока, как копье,

Не спеши соврать, прошу, постой!

Друг для друга нас создали небеса,

Неужели это не поймешь?

Неужели я нужна тебе в слезах?

Неужели так приятна ложь?

За четыре месяца моей работы в Нью-Йорк-колледже я успела побывать с заболевшими или пострадавшими студентами почти во всех больницах «скорой помощи» на Манхэттене. И больница Святого Винсента к числу моих любимых не относится. Здесь есть телевизор в комнате ожидания, не спорю, но он всегда настроен на какой-нибудь сериал, а в автомате со сладостями мое любимое печенье вечно распродано. А еще сюда постоянно приходят разные сомнительные типы, которые пытаются убедить медсестру, что им позарез необходим морфин от каких-нибудь загадочных болей в ступнях. Иногда за ними даже забавно понаблюдать, но когда у них начинается ломка, они становятся агрессивными, и охраннику приходится выкидывать их на улицу. Они начинают стучать в окна и всячески мешают мне сосредоточиться на чтении журнала «Джейн».

Но хотя ждать в Святом Винсенте и противно, врачи здесь отличные. Они задали мне кучу вопросов о Джордане, на которые я не смогла ответить. Но как только я назвала его полное имя, они тут же вне очереди увезли его на осмотр, потому что «Гладкую дорожку» знают даже врачи.

Посетителей в палату не пускают, поэтому мне пришлось торчать в комнате ожидания. Но я нашла чем заняться: позвонила отцу Джордана и в подробностях рассказала ему о происшествии.

Естественно, мистер Картрайт был расстроен, что на самого популярного певца его фирмы – ну и сына – упал горшок с геранью. Поэтому некоторую резкость при разговоре я не стала принимать на свой счет. Наш предыдущий разговор тоже прошел не очень гладко – он тогда заявил, что заставит Джордана бросить Таню и мчаться прямиком ко мне, если я откажусь от своего требования записывать для следующего альбома только собственные песни.

Вообще-то, мистер Картрайт – гад порядочный. Может, потому Купер с ним и не разговаривает почти год.

Наверное, можно было бы сообщить Куперу, что его брат пострадал. Но Купер обязательно поинтересуется, что Джордан вообще делал в Фишер-холле. А я не очень-то умею врать. У меня такое чувство, что Купер видит меня насквозь, и все мои попытки напустить туману провалятся.

Поэтому я больше не стала никому звонить, просто села на пластмассовый стул в углу комнаты и стала наблюдать за пациентами, которых привозили на тележках. Это почти то же самое, что смотреть передачу про «скорую помощь», только не по учебному каналу, а в реале. Я увидела пьяного с окровавленной рукой, растрепанную мамашу с малышом, на которого она пролила горячий капуччино, школьника в форме с большим порезом на подбородке, строителя со сломанной ногой и компанию испанок без видимых проблем, они очень громко разговаривали и орали на медсестру. Я просидела еще двадцать минут, а потом охранник объявил, что все посетители могут на пять минут зайти к своим близким в палаты. Мы всей толпой – монашка, нервная мамаша, испанки и я – ввалились через двойные двери, и я стала оглядываться в поисках Джордана.

Он снова был без сознания, во всяком случае глаза у него были закрыты. Белый бинт резко контрастировал со смуглой от загара кожей. (У его родителей есть очень симпатичный летний дом в Хэмптоне: бассейн с водопадом и все прочее.) Тележку, на которой лежал Джордан, поставили в относительно уединенный уголок палаты. Медсестра мне сказала, что для него готовят кровать на втором этаже. Результатов рентгена еще не было, но судя по всему, у него сотрясение мозга.

Наверное, у меня был очень встревоженный вид, потому что медсестра положила руку мне на плечо и сказала:

– Не волнуйтесь, я уверена, он скоро снова сможет танцевать.

Что бы мне ни говорили, мне не хотелось оставлять Джордана одного. Странно, но ни один из его родственников до сих пор не объявился. Поэтому когда мои пять минут истекли, я вернулась на прежнее место. Решила дождаться, пока Джордана переведут наверх или пока появится кто-нибудь из членов его семейства. Только подожду до их прихода, а потом…

Что потом – я сама не знала. Я была уверена, абсолютно уверена, на все сто процентов, как никогда еще ни в чем не была уверена – что кто-то пытался меня убить.

А что, разве я не права? Разве кто-то из шахматистов не сказал: «Леди, хорошо, что вы отскочили, а то бы попало в вас» или что-то в этом духе?

И человеком, который столкнул с террасы горшок, мог быть только Кристофер Эллингтон. А у кого еще были мотивы метить мне в голову горшком с геранью? Но это не было заранее спланированной попыткой убийства – не могло быть. Откуда кто-то мог знать, что я именно в это время буду возвращаться в здание?

Нет, наверное, Кристофер посмотрел вниз, увидел меня, решил, что судьба сделала ему подарок, и подтолкнул горшок с цветком. Если бы горшок попал в меня, я была бы уже мертва. Ведь голова у меня далеко не такая твердая, как у бывшего члена «Гладкой дорожки».

Но зачем Кристоферу меня убивать? Только потому, что я подозреваю его в убийствах? Подозревать кого-то в убийстве и иметь доказательства того, что этот человек убийца, – это совершенно разные вещи. Какие у меня улики против Кристофера? Кроме презерватива, который доказывает только то, что Кристофер развратник, а не убийца, у меня против него ничего нет. У меня нет даже неоспоримых доказательств, что смерти двух девушек – убийства, а не несчастные случаи.

Так почему он пытается меня убить? Разве тем самым он не ставит себя под подозрение еще больше? Разве не умнее просто затаиться, лечь на дно? Тем более что официально смерти девушек не считаются убийствами. Если кто и подозревает, что это были убийства, то только я.

Мои размышления прервал знакомый глубокий голос. Я отвела застывший взгляд от храпящего наркомана, подняла глаза и увидела спокойное, улыбающееся лицо Купера.

– Привет, Хизер, – бросил он по-дружески небрежно и сел рядом.

– М-м… – Больше мне ничего не пришло в голову. Не много, правда? Наконец после большой умственной работы я сообразила добавить: – Привет.

Купер с легким любопытством поглядел на храпящего наркомана. Он был в кожаной куртке и потертых джинсах, которые сидели на нем как влитые, и выглядел так, что мне захотелось его съесть. Он смотрелся даже аппетитнее, чем мое любимое печенье. Я имею в виду Купера. Не наркомана.

– Ну, – сказал он тем же тоном непринужденной беседы, – что у тебя новенького?

Меня бросило в холод, потом в жар. Это несправедливо! Почему Купер так сильно на меня действует? И ведь он даже ни разу никуда меня не пригласил! Ну, вообще-то, он один раз позвал меня в кино, но это из жалости. И я живу на совершенно отдельном этаже, с совершенно отдельными замками в двери. Я их, правда, никогда не запираю, но разве Купер хоть раз потрудился проверить? Ничего подобного!

– Ничего особенного. – Я надеялась, он не заметит, как прыгает в моей груди сердце. – Тебе позвонил… э-э… отец?

– Нет. Мне позвонила твоя подруга Пэтти. Когда она зашла за тобой, чтобы вместе идти на ленч, Магда ей рассказала, что случилось. Пэтти была с ребенком, а то бы она сама приехала.