Сиротский Бруклин

Два.

– Не трогай меня, Лайонел. – Джулия попятилась назад, ее испуганные глаза под короткой стрижкой в ужасе смотрели на меня, рот скривился от страха и ярости.

– Все кончено, Джулия, – сказал я. – Никто не сделает тебе ничего плохого. – Я не мог сосредоточиться: мне было необходимо бросить в море еще что-нибудь. Вспомнив про пейджер Минны, я вынул его из кармана. Это был поводок, на котором Клиенты крепко держали Фрэнка, а потому он заслуживал того, чтобы отправиться вслед за пистолетами. Я бросил его в море, но, недостаточно тяжелый, он не смог преодолеть сопротивление ветра и упал между двумя влажными, поросшими мхом валунами.

Три!

Следующим был сотовый телефон. Как только я сжал его в руке, номер Киммери взмолился: набери меня, набери! Я заставил себя остаться глухим к его мольбам и забросил трубку в море, представляя при этом лицо того швейцара, из чьей машины я забрал телефон. Мобильник улетел подальше пейджера, во всяком случае он достиг воды.

Четыре!

– Дай мне что-нибудь бросить, – попросил я у Джулии.

– Что? – изумилась она.

– Мне нужно еще что-нибудь бросить.

– Ты обезумел!

Я подумал было о часах Фрэнка. Нет, они дороги мне как память. И никак не связаны с Клиентами или швейцарами.

– Дай мне что-нибудь, – еще раз попросил я. – Поищи у себя в сумочке.

– Иди к черту, Лайонел!

Джулия всегда была чрезмерно суровой и жестокой по сравнению с нами – вот какая мысль неожиданно мелькнула у меня в голове. Мы-то все были из Бруклина, а может, и ниоткуда или откуда-то – если говорить о Фрэнке и Джерарде. Мы не могли постичь характер девушки из Нантакета, и теперь я, кажется, понял почему. Джулия была самой суровой и жесткой из всех нас, потому что она была еще и самой несчастной. Возможно, она была самым несчастным человеком, какого я когда-либо встречал.

Мне казалось, что потерять Фрэнка Минну (как бы тяжело это ни было) было легче тому, кто был с ним близок, кто чувствовал его любовь. Джулия никогда не ставила на первое место то, что потеряла.

Однако меня больше не интересовала ее боль.

Ты сам выбрал себе битву, говаривал Фрэнк Минна, хотя такое выражение было не в его духе.

Ты также стараешься удержаться от жестокости, если у тебя есть голова на плечах, развивал я эту мысль.

Я снял правый башмак, пощупал натертую до блеска кожу, которая так хорошо послужила мне, отличные швы и шнурки, поцеловал его на прощание, а потом бросил далеко в море. Я видел, как он молча шлепнулся в волны.

Пять, подумал я.

А кто, собственно, считал?

– До свидания, Джулия, – попрощался я.

– Вали отсюда, маньяк! – Опустившись на колени, она подобрала свою зажигалку, и на этот раз ей удалось зажечь сигарету с первого щелчка.

Барнабейливалиотсюдаджулияминна!

Я оставил последнее слово за собой – хотя и произнес его про себя.

Возвращаясь в Бруклин, я нажимал на педаль газа и тормоза ногой, одетой в один носок.

Хорошие сэндвичи

А потом где-то, когда-то круг замкнулся. От меня это держали в большой тайне, но я знал о ее существовании. Мужчина – двое мужчин? – нашли еще одного мужчину. Использовали оружие – пистолет, нож? Скажем, пистолет. Сделали дело. И сделали его хорошо. Заставили заплатить долг – жизнь за жизнь. Окончилась история отношений между двумя братьями, история братской любви-ненависти, оборвалась мелодия – сумбурная и разухабистая. Нотами в этой мелодии были другие люди, мальчишки, ставшие парнями Минны, бандиты, монахи, швейцары. И еще женщины, особенно одна женщина. Важна была каждая нота, но основной мотив вели братья, и вот разыгран заключительный аккорд – был ли это вопль? кровавая драка? прерванный стон? – или все происходило в тишине? Я, испытывая некоторую вину, придерживаюсь именно этой точки зрения. Пусть все закончится тишиной. Пусть Рама-лама-динг-донг умрет во сне.

Было два часа утра. Мы сидели в офисе «Л amp;Л» и играли в покер за стойкой, слушая «Бойз Ту Мен», которых обожал Дэнни. Теперь, когда Фрэнка не стало, Дэнни мог слушать ту музыку, какая ему нравилась. Это была первая из многочисленных перемен в нашей жизни.

– Сбрасываю одну, – сказал Гилберт. Я сдавал, поэтому убрал сброшенную карту и протянул ему колоду.

– Господи, Гил, – возмутился мусорный экс-коп. Он теперь стал водителем и работал в «Л amp;Л». – Вечно у тебя то «одна карта», то «нет карт»! Почему мне-то приходится возиться с этим дерьмом?

– Это потому, что ты все еще чувствуешь себя ответственным за чистоту города, Лумис, – радостно отозвался Гилберт. – Хоть ты и ушел из полиции, но по привычке возишься с дерьмом и мусором!

– Мусор возить – дерьмо месить! – крикнул я, выкладывая на стол три новые карты.

Гилберта выпустили из тюрьмы две недели назад, продержав в камере пять ночей как свидетеля убийства Ульмана. Детектив Семинол заходил к нам принести извинения, но мне его извинения показались какими-то неубедительными, словно он все еще нас побаивался. В тюрьме Гилберта выручали внушительные размеры и свойские повадки, но все же он вышел из застенков без наручных часов и истомленный никотиновым голоданием – сокамерники забрали у него все сигареты. Так что теперь он постоянно курил, пил кофе и пиво, пожирал «снежные шары» и бургеры из «Белого замка», а также угощения от Зеода. Мы всему этому потакали, однако это не останавливало потока жалоб Гилберта на то, что мы его покинули. Сейчас он, слава богу, выигрывал.

Дэнни сидел в стороне от нас. Он молчал и держал карту где-то между чуть приподнятыми бровями и своей новой шляпой. Теперь он всегда сохранял дистанцию, да и одеваться стал иначе, хотя, может, мне это только показалось. Ему легко далось лидерство в «Л amp;Л», ему даже не пришлось прыгать за ним в то время, как остальные парни дрались, потели и отталкивали друг друга, возясь на полу. Дэнни никогда не говорил о том, что ему было известно – или неизвестно – о «Фудзисаки» или Джерарде. Он выслушал мой отчет о событиях в Мэне, кивнул всего один раз за время моего повествования, и больше мы об этом не говорили. Все оказалось так просто. Хочешь быть новым Фрэнком Минной? Оденься соответственно, заткнись и жди. Корт-стрит признает тебя, когда тебя увидит. Зеод поставит на стол табличку с твоим именем. Гилберт, Лумис и я мешать Дэнни не собирались.

Детективное агентство «Л amp;Л» наконец-то завязало с темными делишками и стало настолько чистеньким, что растеряло всех клиентов. Так что роль агентства автомобильного мы также исполняли, настойчиво разыскивая желающих нанять машину, покуда хоть один автомобиль есть на стоянке. Дэнни даже заказал рекламные листовки и визитные карточки. Он повсюду хвастался нашими низкими ценами и отличной работой. «Кадиллак», в котором Минна истекал кровью, тоже был теперь чистеньким, так что у нас образовался небольшой парк машин, совершавших регулярные рейсы между «Коббл-Хилл Нерсинг Хоум» на Генри-стрит и столовой на Променаде в конце Монтегю-стрит, между «Бэрум-Хилл-Инн» и стильными многоквартирными домами, стоявшими вдоль проспекта Парк-Вест.

Судя по всему, «Бэрум-Хилл-Инн» только что закрылась на ночь: Сайобейн стояла у дверей, под глазами у нее темнели круги, а ее поза говорила о том, что она уже устала отбиваться от осаждавшей ее толпы флиртующих мужчин. Гилберт поднял палец, предупреждая, что отвезет сейчас Сайобейн домой, но сначала он выложил на стол джокера, которым явно гордился. Заметив, что больно уж он печется о Сайобейн, я заподозрил, что Гилберт положил на нее глаз. Возможно, это случилось уже давно, только он умело скрывал эти свои чувства. Теперь можно было больше не скрытничать, ведь рядом не было Фрэнка, который поддевал бы Гилберта за то, что тот охаживает не своего поля ягоду.

– Давайте же, молокососы, я вызываю вас на бой, – сказал Гилберт.

– У меня ничего нет, – признался Лумис, оторопело поглядев в свои карты и пытаясь скрыть их. – Ничего, кроме кучи дерьма!