Страница 182 из 188
Уже в наши дни критик Цай Ицзянь отмечает, что стихам в романе отводится небывалая роль. И в «Троецарствии» («Сань го»), и в «Речных заводях» («Шуйху»), и в «Путешествии на Запад» («Сию цзи») тоже есть стихи, вложенные в уста персонажей или связанные с описываемыми событиями, однако они не столь значимы, ибо никак не влияют на развитие сюжета, не являются неотъемлемой частью общего композиционного замысла. Стихи можно и пропустить при чтении этих произведений. Однако, читая «Сон…», «ни в коем случае не следует пренебрегать стихами, ибо тогда не будут понятны те или иные моменты прозы». Китайский литературовед приводит в пример стихи из цикла «Дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина» (см. гл. пятую): «Если их не прочесть или, подобно Баоюю, прочесть, но не уразуметь, полагая, что это „не интересно“, то мы поймем лишь, что речь идет о смутном сне Баоюя, и, таким образом, сами погрузим себя в смутный сон».
А вот строки первого стихотворения из упомянутого цикла:
Китайскому читателю, чтобы проникнуть в сложную символику этих строк, надобно знать, что речь здесь идет о «луне в чистом и свежем небе» («вэнь»), о разноцветных «тучках, расходящихся после дождя» («цин»). Только правильно назвав составные части этой своеобразной шарады, догадливый, вернее, достаточно образованный читатель поймет, что речь в стихах идет о Цинвэнь – девушке с чистой, беспорочной душой, девушке, которую хотели превратить в рабыню. Здесь надобно расслышать стихотворное предсказание о трагической судьбе Цинвэнь, об угрызениях совести, которые суждено будет испытать Баоюю.
Как видим, даже искушенному китайскому читателю нелегко подчас уловить тайный смысл иных стихов в романе без специальных филологических знаний. Что же делать иноязычному читателю, не владеющему языком подлинника, не имеющему представления ни об особой, филологической, образности, ни о специфической символике, столь употребимых в китайской поэзии? Читателю русского перевода предлагается в таких случаях закнижный толковник в конце каждого из трех томов романа, раскрывающий, как правило, смысл сложной образности, но не пути ее возникновения. То есть комментаторы и редакторы при подготовке издания, предназначенного массовому читателю, предлагают вариант прочтения сложного текста и лаконичное примечание к нему, избегая подробных экскурсов в историю и филологию. В будущих, прежде всего научных, изданиях романа филологи, возможно, предложат глубинные изыскания там, где мы вынуждены были ограничиться общими понятиями.
В той же пятой главе повествования Цао помещает еще один цикл из шестнадцати стихотворений на тему «Сон в красном тереме». И в этих стихах, как в стихах из цикла «Дополнительные списки…», предсказываются судьбы двенадцати девушек, Баоюя и некоторых других персонажей. Здесь в сложном иносказании формулируется тема романа:
Автор считает наиболее важным поведать «о золоте печали» – судьбе Баочай, и об участи «яшмы» – Дайюй, о чем следует догадаться по значению употребленных здесь иероглифов. Далее в стихах предсказаны судьбы других персонажей, например Таньчунь, сестры Баоюя, которой предстоит расставанье с родимым домом («Отторгнута родная кровь»); сделан намек на будущее Ши Сянъюнь, которую ожидает удачное замужество, но, увы, мимолетное счастье («Скорбь среди веселья»); обличается распутный муж Инчунь – Сунь Шаоцзу и его «жажда временных услад» («Когда любят коварного…»); провидчески обнажается сущность характера Ван Сифэн (Фэнцзе), ревностной блюстительницы семейного консерватизма, которую на склоне короткой жизни «закрутили житейские вихри» («Бремя разума»). Характеристиками персонажей, намеками на их грядущее, как видим, являются и названия посвященных им стихотворений.
Все повествование о семье Цзя, особенно его первые восемьдесят глав, глубоко поэтично. «Сама жизнь Баоюя и Дайюй, – пишет современный критик Сяо Ма, – являет преисполненную трагизма лирическую поэзию, и надо было обладать кистью подлинного поэта, чтобы отразить неподдельную красоту их жизни»[2] . Уже это обстоятельство определяет, сколь важна в произведении роль частых стихотворных отступлений. Меняется, пестрит многообразием красок пейзаж, описание которого неизменно сопутствует различным событиям в семье, причудам романного сюжета. «Молодые аристократы из сада Роскошных зрелищ, – пишет Сяо Ма, – были и талантливыми поэтами, их души устремлялись в мир поэзии. Стихи раскрывают их чувства, углубляют наше предтавление о человеческой сущности этих людей»[3] . Пейзаж влияет на чувства обитателей Сада, в богатствах его ищут они отклик своим настроениям, стихи героев – богатейшая форма и содержание этого отклика.
В этой связи обращают на себя внимание стихи романсового звучания (цы) Дайюй о похоронах цветов (гл. двадцать седьмая). Девушка собрала опавшие лепестки, похоронила их в земле и обратилась к ним с песней об иллюзорности радужных надежд, о мимолетности цветения, неотвратимости злого рока, увядания. Героиня выразила здесь грустные предчувствия о краткости ее собственной жизни.
Изящные и символичные стихи о цветах также объединены в поэтические циклы. Обитатели сада Роскошных зрелищ на стихотворческих играх-состязаниях по очереди воспевают, скажем, белую осеннюю бегонию, причем каждый раскрывает образ ее по-своему, созвучно волнующим его сокровенным думам. Цао-поэт ставит перед собой и достойно решает яркую художественную задачу: поэтические импровизации героев на заданную тему призваны дополнить их же собственные портреты, наделить персонажи индивидуальной психологией, живыми характерами (у каждого – своя бегония).
92
Цветок волшебный – Дайюй; нефрит прелестный – Баоюй.
93
Печалюсь: рок неотвратим. – Стихотворение предрекает скорую кончину Юаньчунь.