Дырка для ордена

Военврач Ляхов Тарханову в общем нравился, хотя трепачом был первостатейным и не всегда умел вовремя остановиться. Несмотря на то что медик всего год назад пришел в войска с гражданской службы, парень он был нормальный. Чувствовался в нем истинный офицерский шик, который просто так перенять у окружающих или сымитировать было невозможно. Это должно быть врожденным, что сам Ляхов и подтвердил при случае, упомянув, что три поколения его предков служили по военной части, только вот он каким-то образом отклонился от родовой стези, да и то, как оказалось, только временно.

Его можно было бы назвать обычным пижоном, если бы не великолепная естественность манер и небрежность, с которой Ляхов носил даже мешковатую полевую форму. В армейскую жизнь военврач вписался легко и быстро, причем почти сразу же приобрел репутацию человека находчивого и в отношениях с начальством независимого.

В бригаде большой популярностью пользовались истории о том, как он унизил, заставив публично просить у себя прощения, тертого жизнью начпрода, а также о том, как Ляхов обеспечивал рыбалку столичного генерала на Тивериадском озере. И с иностранными офицерами капитан держал себя крайне достойно благодаря умению пить не пьянея чистый медицинский спирт и свободно говорить по-английски.

Все эти подвиги веселили офицеров, но командование относилось к доктору с недоверием и даже некоторой опаской.

Вдобавок врач был великолепным стрелком, что, исходя из привычных стереотипов, для представителя столь мирной профессии казалось несколько странным.

Тарханов никогда бы не поверил, если бы не видел сам и неоднократно, что из обычного «СКС» с открытым прицелом на четыреста метров можно навскидку попасть первым выстрелом в консервную банку.

Поэтому ничего странного не было в том, что Тарханов и Ляхов подружились, в той мере, как это возможно для военных людей, по роду службы встречающихся раз в неделю-другую, а то и реже.

Вадим ждал майора на окраине селения. Его тяжелая санитарная машина, украшенная по бортам большими красными крестами и соответствующими надписями на русском, арабском, английском и иврите, пряталась под кронами старых, перекрученных временем фиговых деревьев.

Светилась синяя маскировочная лампочка над приоткрытой задней дверкой фургона. Дымился костер, вдалеке шумел водопадик на реке Литани, в прохладном горном воздухе отчетливо пахло только что приготовленным «ин леге артис»[4] бараньим шашлыком.

– Привет, привет, с наступающим вас, ваше высоко-благородие, – Ляхов крепко пожал Тарханову руку, потом приобнял за плечи. Действительно, медик уже принял предварительно сколько-то граммов спиртика, судя по запаху, но был практически трезв.

– У нас впереди целых двадцать пять минут для проводов старого и неограниченно – для обмытия нового, две тыщи четвертого года. Так что – прошу.

В машине-автоперевязочной было уютно. Напоминало каюту парохода. Горели яркие плафоны, опущенный с потолка на блестящих шарнирах операционный стол накрыт со всей возможной в походных условиях роскошью. Окна задернуты кремовыми занавесками, шелестел кондиционер, портативный телевизор показывал московский предновогодний концерт.

– Красиво живете, ребята. Знать бы раньше, сам бы в медицину подался, – сообщил Тарханов, бросая на откидной диванчик берет и расстегивая поясной ремень с тяжелой кобурой. – И поспать есть где с комфортом, и выпивка всегда под руками, и куда пригласить девочку – ноу проблем..

– Кто на что учился.. Однако не знаю, так бы тебе здесь понравилось в ситуации, для которой данное помещение изначально предназначено. Многие бравые воины элементарно в обморок грохаются, одним глазком взглянув. Впрочем, не будем о грустном. Садись, и – по первой!

Проводили и встретили, короче, как полагается. Послушали новогоднее поздравление президента, пустили в черное небо зеленую ракету под бой Кремлевских курантов, посмотрели, как люди празднуют Новый год в разных европейских столицах. Пили умеренно, поскольку служба есть служба, но дело же не в том сколько, а в какой компании и с каким настроением.

Плохо только, что санитарочек и фельдшериц в распоряжении доктора не оказалось.

Кстати, о «докторе».

Когда они только что познакомились, медик вручил Тарханову визитную карточку, на которой изящным шрифтом-рондо, золотом по картону цвета слоновой кости было изображено на трех языках:

«Вадим Петрович Ляхов, капитан, доктор медицины», вместо адреса – номер полевой почты штаба бригады.

Насчет «доктора медицины» майор и полюбопытствовал, когда это, мол, успел он диссертацию защитить и отчего в таком случае не руководит кафедрой в каком-нибудь университете или Военно-медицинской академии.

Ляхов взглянул на него с насмешливым уважением.

– Все крайне просто, мон шер ами. Люди простые по давней нашенской традиции именуют меня именно доктором, что равнозначно в их понимании лекарю. Люди более образованные, вроде вас, непременно интересуются, доктором каких именно наук я являюсь. Вот для тех и других сразу сие и написано.

Что, впрочем, не слишком и далеко от истины, ибо нечто, могущее претендовать на статус диссертации, я таки написал и даже подал в соответствующие инстанции. А поскольку наш кандидат наук соответствует забугорному доктору, то так вот-с..

– Сколько же вам лет, «доктор»?

– Мне, увы, давно уже двадцать восемь.

Тарханов лишь насмешливо хмыкнул, поскольку ему уже стукнуло тридцать два.

Так с тех пор они и начали приятельствовать, встречаясь от случая к случаю, и почти всегда в ситуациях, не самых подходящих для безмятежных развлечений.

Как вот сейчас, например.

Они досидели за шашлыком, напитками и кофе часов до четырех утра местного времени, то вспоминая столичную и провинциальную жизнь на родине, то возвращаясь к более насущным жизненным реалиям.

Заговорили о том, что неплохо бы, получив очередное жалованье, выкроить пару деньков и закатиться, скажем, в Тель-Авив, кутнуть по-настоящему.

Потом Тарханов начал собираться.

– Давай еще по сто грамм, и буду трогаться. Пора мне. Начальство тоже скоро выползет из-за столов и непременно начнет названивать, требовать доклада.

– Подожди. Мне тоже тут больше ловить нечего. Машина готова. Поехали вместе.

.. Тарханов наполнял патронами расстрелянные ленты «ПК». Ляхов, спустившись вниз со своей позиции, возился со вторым пулеметом. При этом он, возбужденный, болтал без перерыва:

– Смотри, майор, потратили всего триста выстрелов, а положили не меньше полусотни. Я где-то читал, что, по американским подсчетам, в настоящее время в сухопутных боях средней интенсивности на одного выведенного из строя неприятеля расходуется 120 тысяч пуль. Значит, больше трех миллионов мы уже сэкономили. По прошлым меркам на небольшую войну, вроде англо-бурской, хватило бы..

Ляхов даже начал пересчитывать это дело в рубли и копейки, но Тарханов довольно резко его оборвал, хотя и понимал причину возбуждения товарища. У всех нервы проявляются по-разному. Конечно, не полсотни террористов они положили, а человек тридцать от силы, но и это много.

И то, что после такого внезапно-сокрушительного удара банда не рванула в панике назад, а наоборот, перегруппировалась и явно собирается атаковать снова, майору очень не нравилось.

Он ошибся и в оценке сил противника. Решил, что их всего около пятидесяти, а оказалось – минимум втрое больше. Скверно, одним словом.

– Успокойся, док. Разговорился.. Лучше водочки прими, пару глотков, только не больше. И не высовывайся, упаси бог. Сейчас они придут в себя и дадут! Сотни две стволов у них есть.

И снова замурлыкал, не слишком музыкально, ту самую песенку. Дошел до забытого места, опять запнулся.

Неожиданно Ляхов подхватил:

4

По всем правилам искусства (лат.).