Страница 17 из 19
– Евгений Сергеевич? – спросила трубка голосом участкового инспектора.
– Да, с нетерпением жду кваса и объяснений.
– Евгений Сергеевич, вы не сердитесь, – без извиняющихся интонаций сказал Звонарев, – мне срочно пришлось уехать по делу…
– А фуражку вы свою оставили на столе мне на память? – саркастически поинтересовался Шатов.
– Кому она нужна по такой жаре, – резонно возразил Звонарев.
– И что прикажете делать мне? – спросил Шатов.
– Идти обедать, – спокойно сказал Звонарев.
– Мне нужно позвонить в город.
– У нас нет междугородней связи.
– Тогда отправить телеграмму.
– Телеграфа у нас тоже нет, – ровным голосом сказал старший лейтенант.
– Тогда я просто уеду, – как угрозу выкрикнул Шатов. – На автобусе.
– Автобусы у нас не ходят, – Звонарев был сух, деловит, просто ставил в известность человека, что ничего из его попыток вырваться из этого безумия не получится.
– Слушай, старлей… – начал Шатов.
– Это вы меня послушайте, Шатов, – перебил участковый, – перестаньте заниматься ерундой.
– Вы называете ерундой…
– Я называю ерундой то, что вы делаете в селе. Из-за вас могут пострадать ни в чем не повинные люди.
– Мне нужно выбраться отсюда, – повторил Шатов.
– Вам нужно идти на обед, – ответил Звонарев.
– Пошел ты, – Шатов с грохотом бросил трубку на аппарат. – Пошел ты, знаешь куда?
Шатов спрятал удостоверение в карман, вышел из кабинета, постоял немного в коридоре, прикидывая, не стоит ли попытать счастья в других кабинетах, махнул рукой и вышел на площадь.
Но как жарко!
Шатова замутило. Он все равно отсюда уедет. Нет автобуса? Хрен с ним, можно поймать частника. Тут, или на трассе. Если частник будет отказываться везти – отберу машину, пообещал себе Шатов. Набью морду и угоню машину. То, что водить умею очень плохо – плевать. Не на ралли. Просто доехать до нормального населенного пункта.
Жарко.
Пришлось расстегнуть рубашку. Какие все добрые! Не забудьте пообедать! В устах участкового это звучало, как требование вернуться к Дмитрию Петровичу. Требуй у кого-нибудь другого. Захлебнись своими требованиями, подавись.
Никто не заставит его вернуться в ту сосновую рощу и в домик, который он, если верить Дмитрию Петровичу, блестяще выбрал. Просто фантастически.
Шатов потер глаза, пытаясь отогнать пелену, наползающую откуда-то со стороны солнца. Как будто марево студнем заполнило всю площадь и нетерпеливо расталкивает плечами дома и деревья вокруг.
Прозрачное желе с привкусом пыли залепило глотку Шатова и не дает дышать. Тело покрылось потом.
Не хватало еще теплового удара, пробормотал Шатов. Вытащил из сумки бутылку с водой и вылил содержимое себе на голову. Легче не стало.
Нужно где-то присесть. Просто посидеть в тенечке, попить прохладного. Тут где-то было кафе. Симпатичное такое сооружение, очень уютное на вид и со столиками на летней площадке под широкими белыми зонтами.
Совсем рядом, нужно только перейти площадь. Всего несколько шагов.
Всего несколько шагов по раскаленному асфальту, с трудом продираясь сквозь желе марева. Все вокруг дрожит. И асфальт начинает пружинить под ногами, словно превращаясь в пластилин. Или в то же самое марево, которое навалилось на Шатова, как гигантская медуза.
Гигантская медуза с обжигающими щупальцами, огненными нитями, которые оплели все тело Шатов и постепенно всасываются в его плоть. Как больно!
Шатов рванул рубашку, которая облепила его и не давала дышать.
Больно.
Огонь пропитал все тело Шатова и достиг мозга.
Шатов сжал виски, покачнулся. Или это асфальт пошел волной, пытаясь опрокинуть Шатова?..
Мозг от жара пошел пузырями, со свирепой болью лопающимися в черепе.
Руки перестали слушаться, пальцы корчились, как хворост в костре, с каждым движением умножая боль.
Марево уже поглотило все вокруг, осталось только удушливое вязкое месиво. И боль. Боль. Боль.
Шатов упал на колени. Кажется, он закричал. И крик этот только умножил боль.
Встать. Нелепая болезненная мысль. Встать? Это слово потеряло смысл в хаосе боли. И все потеряло смысл. Не было ничего, что Шатов мог бы противопоставить боли. Ничего.
Полыхало тело. Каждая клеточка выворачивалась наизнанку, и каждая секунда растягивалась в бесконечность.
Перед глазами металось багровое полотнище, каждое движение, каждый вздох, каждая мысль несли с собой только боль.
Шатов попытался заставить свое тело подняться. И даже не успел понять, зачем это ему. Просто для того, чтобы сделать хоть что-то.
Глава 3
По небу плыли облака – легкие, снежно-белые и вызывающе независимые. Они плыли куда хотели, не обращая внимания на деревья, которые безуспешно тянулись к ним ветками, чтобы удержать или хотя бы остановить. Они плыли, не глядя на лежащего Евгения Шатова.
Утро, подумал Шатов, и мысль эта была тягучей и безвкусной. Просто – утро. Просто – облака. Просто – сосны. Просто – жаворонок. Все – очень просто.
Шатов закрыл глаза. Не хочу. Не хочу видеть все это. Не желаю. Я хочу лежать вот так бесконечно долго, не обращая внимания ни на что. Просто лежать. И делать вид, что сплю. Он обязан делать вид, что спит, иначе придется встать и увидеть…
Стон вырвался сам собой. Тело напряглось в ожидании боли, замерло, но боли не было. Ее и не могло быть, подумал Шатов, потому, что она только приснилась, привиделась в кошмаре. Как привиделось и все остальное.
Это все было ложью, маревом, бредом. Шатов знал это, Шатов успел убедить себя в этом сразу же, как увидел облака над своей головой и ветки сосен на их фоне.
Он лежит на песке, покрытом рыжей хвоей и поросшем травой. Он обязательно лежит на песке, сером песке, покрытом рыжими и зелеными пятнами. Лежит на тропинке, а где-то рядом стоит его сумка. Шатов не видит ее, но точно знает, что сумка стоит там, хотя не должна там стоять, потому, что он не забирал ее из гостиницы.
Если он встанет и обернется, то увидит несколько домов, стоящих между сосен… Шатов сел, не открывая глаз. Нужно вставать. Все равно придется вставать и идти.
Поет жаворонок.
Шатов открыл глаза.