Покер на костях

Проблема у меня несколько другая. Я знаю, что нужно писать. Я не могу заставить себя начать писать. В «Виконте де Бражелоне» силач Портос иногда не мог заставить себя сдвинуться с места. Из-за этого и погиб.

Вот и я – хочу, знаю что, но не могу. Можно это назвать умственной импотенцией? Нельзя. Я надеюсь, что нельзя. У меня все в порядке. Я талантлив и удачлив.

Это аутогенная тренировка.

Кажется пошло. Первое слово сформировалось где-то в районе желудка и медленно стало подниматься к горлу. Немного похоже на приступ тошноты. Теперь главное – не спугнуть. Замереть, сцепить зубы, подняв руки над клавиатурой, и ждать. Еще секунда…

Зазвонил телефон. Я его себе поставил недавно. Ужасно страдал из-за того, что приходится для телефонного звонка выходить на улицу, чувствовал себя почти неполноценным, пока не водрузил телефонный аппарат на полку книжного стеллажа. А потом понял в очередной раз, что не бывает на свете полного счастья. Что подобно тому, как к любимой жене прилагается не менее любимая теща, так и к удобству домашнего телефона прилагается ужас несвоевременных звонков.

Первое слово, добравшееся уже почти до голосовых связок, замерло неуверенно, я закрыл глаза, тщетно надеясь, что телефон передумает и промолчит.

Телефон зазвонил снова. Гоголю, между прочим, никто и никогда не звонил во время работы над «Мертвыми душами».

– Да? – спросил я в телефонную трубку, встав из-за стола и подойдя к стеллажу. Я до сих пор не могу понять, почему не протяну телефонный шнур до письменного стола. На каждый звонок приходится вставать и идти полтора метра.

– Это я, папа, – сказал Сан Саныч.

В таких случаях я обычно отвечаю что, мол, не правда, что папа – это я, но на этот раз приходится обходиться без шуток. Сегодняшний вечер знаменателен не только моими писательскими потугами.

Сегодня мой старший сын не просто первый раз принял участие в политической борьбе, расклеивая листовки, призывающие всех голосовать за нынешнего президента, он не просто зарабатывал на этом деньги. Сегодня он получил свой первый привод в милицию.

Все, в общим, правильно. Нельзя изгаживать столбы, стены и заборы всякими политическими бумажками. Но за каждую такую политическую бумажку Сашке платят пятнадцать копеек. И триста наклеенных за вечер листовок гарантируют сорок пять гривен чистой прибыли. С этим приходится считаться.

Надо отдать должное нашей милиции. Она пресекла расклейку в самом начале, привезла моего сына в районный отдел и через пятнадцать минут выпустила его на все четыре стороны, уразумев, что в объяснении по поводу предосудительных действий Сашки будет значится, что листовки он расклеивал в поддержку ныне действующего президента.

В общем, все нормально, Сашка уже успел добраться до лыжной базы, на которой работает моя сестра, а его тетя. И самое главное, о чем печалится мое чадо, что в милиции у него не отобрали листовки. Тогда бы он получил вознаграждение, не работая. Ему так было обещано. А теперь придется связываться с одним из предвыборных штабов, сообщать об инциденте, называть фамилию провинившегося милиционера и ждать дальнейших инструкций.

Приблизительно это я сообщил своему наследнику, положил трубку и попытался вернуться к столу. Первое слово, как это ни странно, не сбежало, а копошилось в пищеводе, решая, идти наверх, или бесследно раствориться в желудочном соке.

Я попытался вернуться к столу. Честно попытался, но очередной телефонный звонок срезал меня посреди комнаты.

– Да? – снова спросил я. Я всегда отвечаю «да», терпеть не могу рыхлое мещанское «але».

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался со мной голос, начисто лишенный помехами на линии каких-либо индивидуальных черт.

– Добрый вечер, – только из вежливости согласился я.

– Можно Сашу? – вот, этот неизвестный таки попался. Когда-то давно, из самых лучших побуждений, я дал своему сыну свое имя, и теперь за это расплачивается вся моя семья. Кто ж мог тогда, в восемьдесят пятом году, предположить, что маленькое создание, не дотянувшее в весе до четырех килограммов, к четырнадцати годам достигнет роста в метр восемьдесят девять, веса в восемьдесят килограммов, и тембра голоса, почти неотличимого от моего.

Так что, нас регулярно с ним путают по телефону, особенно, если не сообщают, какого именно Сашу им нужно, старшего или младшего.

– А вам старшего или младшего? – спросил я.

– Мне Александра Карловича, – чуть подумав, сообщил голос.

– Это я.

– Добрый вечер, – снова поздоровался голос.

– Добрый вечер, – снова поздоровался я.

– Мне ваш телефон дали в издательстве, – сообщил голос.

Я молча подождал продолжения. Знаем мы эти звонки. Особенно после того, как вышел мой бессмертный роман. Почти половина знакомых сочла своим долгом позвонить и назваться поклонником моего писательского таланта. От чужого имени, естественно, позвонить. От имени телестудии, с просьбой об интервью, или там от имени московского издательства. Потом все они начинали смеяться, решив, что таким образом очень тонко пошутили.

– Але? – напомнил о себе голос в телефонной трубке.

– Да, – подтвердил я свое присутствие в этом мире.

– Мне дали ваш телефон в издательстве.

– И что?

– Вы Заренко?

– А вы кто?

– Александр Карлович, меня зовут Николай, я проездом в Городе и хотел бы с вами поговорить.

– Автограф взять? – самое обидно было в том, что я не мог по голосу определить, кто именно меня пытается разыграть.

– Не, – немного растерянно, как мне показалось, сказал Николай.

– А что же вы хотели мне сообщить?

– Вы чем сейчас занимаетесь? – вопросом на вопрос ответил далекий Николай.

– Я сейчас разговариваю с вами по телефону.

– Я хотел спросить, у вас сейчас работа есть?

– Для вас? – я, вообще, могу вывести из равновесия практически любого, особенно, если заподозрю его в попытке розыгрыша.

– Для вас.

– В смысле?

– Вы хотите заработать? – проклятый телефон захрипел со свистом, и я с трудом разобрал эти странные, почти нереальные слова.

– Каким образом? – достаточно нелепо поинтересовался я.

– Значит, если хотите, то приезжайте сейчас в гостиницу «Турист», номер четыреста восьмой. Спросите Николая Фокина. Фо-ки-на, – мой собеседник уже почти кричал, понимая, что сквозь гвалт, нараставший в моей телефонной трубке, пробиться очень трудно. Одновременно говорили минимум три пары, где-то далеко шли короткие гудки и все это, словно ассорти соусом, было залито выпуском последних новостей государственного радио.

– Какой номер? – переспросил я на всякий случай.

– Четыреста восьмой. Я жду. – Николай повесил трубку.

Здравствуй, Дедушка Мороз. Ты подарки нам принес. И что-то там еще про бороду из ваты и нетрадиционную сексуальную ориентацию. По составленному кем-то сценарию, я сейчас должен был сорваться с места и лететь сквозь туман и слякоть в гостиницу «Турист», где меня дожидается, проездом, неизвестный мне доброжелатель Николай Фокин. И Фокин этот горит желанием предоставить мне работу.

Нет, он готов дать мне возможность заработать. Вот вы, Саша, и дожились, вам звонят поздно вечером и вызывают в гостиницу. И не говорят зачем. И нет никакой гарантии, что это не дружеский розыгрыш кого-нибудь из нашей команды грифов. Тот же Олег Пелипейченко уже довольно давно должен мне за шутку с Кристиной.

Но… Мой покойный тесть… Черт, как правильно говорить в таких случаях? С тещей и женой понятно, соответственно, бывшая жена и бывшая теща. А покойный тесть? Мой покойный бывший тесть? Ладно, проехали, мой тесть говорил иногда глубокомысленно, что есть такая буква «но».

Эта проклятая буква напоминала мне, что денег в доме нет, что Сашкин заработок, с которого я хотел стрельнуть хотя бы двадцатку на покупку картошки на базаре, временно накрылся, что долг мой внутрисемейный и внешний, достиг неприличного уровня в триста долларов, и что за учебу моего сына в гимназии не плачено уже около года. А это значило, что если мне назначат свидание в районе северного полюса, то я должен стать на лыжи и двинуться в направлении Полярной звезды.