Командор

А куст оказался совсем рядом. В свете занимающегося пожара подхватили одежду, торопливо ее напялили и со всех ног бросились к городу.

Пиратская столица проснулась. Многие ее обитатели, зачастую полуодетые, носились по улицам, пытаясь спросонок понять, что же произошло. Во всеобщей сумятице никому не было дела до бегущих к порту десантников. Если кто и глядел им вслед, то только чтобы убедиться, что это не испанцы, давно точившие зуб на Порт-Ройал.

Такая же сумятица царила и в гавани – правда, народу здесь было значительно меньше. Видимо, Кабанов оказался прав, и большинство моряков никак не могли очнуться после чрезмерных возлияний. Неподалеку от захваченной бригантины на причале лежал человек, но разбираться, кто он такой, у беглецов уже не было времени.

– Вернулись?! – Пылкий шевалье бросился Кабанову на шею и что-то добавил по-французски.

– Как вы? – быстро осведомился Командор, оглядывая столпившихся вокруг людей.

– Трое хотели забежать на бригантину. Двоих застрелили, третьего взяли в плен, – скороговоркой выпалил Флейшман. – Он говорит…

– Потом! – прервал его Командор. – По местам! Приготовиться к отходу! Костя, Гриша, берем гранаты!

– Понимаешь… – пытался досказать свое Флейшман, но десантники торопливо похватали заранее приготовленные снаряды и выскочили на пристань.

Конечно, нечего было и думать потопить какой-нибудь корабль. Расчет строился на другом. Бомбы были задуманы как зажигательные и при попадании должны были вызвать пожар. А пожар на деревянном да еще крепко просмоленном корабле – штука страшная.

Вскоре несколько стоявших у причала кораблей превратились в гигантские костры. Немногие оказавшиеся на них моряки ничего не могли сделать с быстро распространяющимся пламенем. Нескольких вахтенных Кабанов застрелил на бегу, но выстрелы его револьвера показались совсем негромкими на фоне доносящихся из города криков и грозного гула крепчающего пламени. Огненные отсветы плясали на воде, и казалось, что она изменила цвет, из черной превратившись в зловеще-красную.

Сделав свое дело, десантники один за другим перепрыгнули на бригантину, и замыкающий Кабанов выдохнул заветное:

– Уходим!

– Да подожди ты! – по-русски прикрикнул на него Флейшман. – Ты можешь меня выслушать, в конце концов, или нет?!

– Потом! – отмахнулся Командор и обернулся, разглядывая дело рук своих.

– Да когда потом, Серега?! – с отчаянием воскликнул Флейшман. – Потом будет поздно!

– Говори. – Кабанов понял, что от него не отстанут, и решил, что быстрее будет выслушать своего помощника.

– Девчонки наши здесь! И дети все, и Валерка. Завтра их будут судить, – торопливо сообщил Флейшман.

– Как судить? За что? – недоуменно спросил еще не остывший от боевой горячки Кабанов.

Подошедший к ним Ширяев, чье лицо покрывала копоть, уловив смысл сказанного, схватил подшкипера за грудки:

– Где они?!

– Не знаю за что, – ответил Командору Флейшман. – Я вам это уже минут десять пытаюсь втолковать! Я же сразу сказал, что мы захватили пленного. По его словам, вчера днем на каком-то корабле в город доставили для суда два десятка женщин, двоих мужчин и нескольких детей. Суд будет завтра, вернее, уже сегодня.

– Да где они, черт тебя подери! – Ширяев несколько раз рванул Юрку так, словно тот был главным виновником всех несчастий.

– В тюрьме, – лязгая зубами, еле выговорил Флейшман. – В той самой, где когда-то держали нас.

– Так. Быть готовыми к немедленному отходу. Юра, ты за старшего! Костя, Гриша – за мной! Мы быстро!

Десантники торопливо перескочили на пристань. Следом за ними, на бегу что-то крикнув своим, бросился шевалье. Флейшман тоже хотел последовать их примеру, но вовремя вспомнил, что корабль предстоит вести ему, и с досады со всей силы ударил кулаком по фальшборту.

Боли он не почувствовал. Да и что такое боль, когда Ленка в беде, а он даже не может бежать с ребятами ей на выручку?

52. Шаги командора

Плавание в задраенном трюме было невероятно тяжелым. Ни элементарнейших удобств, ни сносной пищи, ни свежего воздуха. В порыве отчаяния две женщины стали обвинять во всем Валеру, но у штурмана нашлось гораздо больше защитников. На обвинительниц шикнули так, что они надолго прикусили языки.

Сам Ярцев никак на это не отреагировал. После смерти Мэри он стал безучастным ко всему. Ел, если в руки давали ложку и плошку с бурдой, порой засыпал, а большую часть времени просто сидел, уставившись куда-то в пространство невидящими глазами.

Мэри… В какой-то момент Ярцеву показалось, что бывшая звезда сможет заменить ему утраченную семью, и вот… Зачем только она кинулась на помощь?.. Уж лучше бы пуля попала в него и разом прекратила эту мерзость, называемую здесь жизнью! Все равно впереди ничего не светит. Кабанов скорее всего погиб, Лудицкий – откровенная сволочь, а все вокруг настолько беспросветно, что хоть в петлю полезай!

Может, и полез бы, но даже на это не было сил. Зато не боялся самого сурового приговора, если вообще воспринимал хоть что-нибудь. Боль в состоянии прогнать любые мысли, и вряд ли бывший второй штурман круизного лайнера был в состоянии думать, сидя в насквозь провонявшем трюме.

Второй (и последний) мужчина в этой компании вел себя совершенно иначе. Мысль о том, что из уважаемого человека, сопричастного к власти над огромной страной, он превратился сначала в загнанного зверя, а теперь в обвиняемого, сводила Лудицкого с ума. С момента ареста бывший депутат пытался уверить всех, что он ни в чем не виновен, ни в какие потасовки не вступал, никого не трогал и теперь горько сожалеет о судьбе, которая свела его с потенциальным преступником. Ах, если бы он знал!..

На его несчастье, никто не прислушивался к оправданиям на скверном английском языке. Будь Лудицкий британским подданным, тогда другое дело, но задумываться о судьбе варвара из какой-то жалкой далекой страны… Все они стоят друг друга!

Еще хуже повели себя женщины. Ярцев хоть был окружен защитным ореолом мученика, Лудицкий же не вызывал ничего, кроме презрения. И потому, когда он стал домогаться близости (Петр Ильич не имел ничего с самого отправления в круиз, поскольку отправился в него без дамы), ему было в этом высокомерно отказано. В нем попросту перестали видеть мужчину, и теперь женщины кто отворачивался от него, а кто и посылал куда-нибудь подальше. Осознание несправедливости судьбы, всеобщее отчуждение и боязнь незаслуженного приговора постепенно подвели Лудицкого к грани тихого помешательства.

Женщины переносили заточение по-разному. Большинство переживало за себя и за детей, кое у кого вспыхивали истерики, раздражительными стали практически все, но некоторые в глубине души радовались прекращению мытарств. Ведь какой бы приговор ни ждал мужчин, никто не сомневался, что на женщин он распространяться не станет. Скорее всего, их продадут какому-нибудь плантатору или отправят в публичный дом. И в том, и в другом случае хорошего мало, зато будет кров, пища и хоть какая-то стабильность. Сколько же можно скитаться по этим проклятым островам и морям, с завидной постоянностью попадая из огня да в полымя? Пока с ними был надежный как скала Кабанов, как-то еще можно было терпеть, однако Командора и в живых, наверное, нет…

Конечно, так думали не все. Кое-кто, например Наташа и Юля, продолжали надеяться, что лихой десантник жив и еще явится к ним спасать от беды, как являлся уже не раз и не два. Он просто не может погибнуть, не имеет права, а что не успел добраться до острова, так мало ли что могло случиться в море. Все равно – рано или поздно он найдет своих подопечных, и горе тем, кто попытается встать на его пути! В боевом мастерстве Кабанова сомнений не возникало ни у кого.

Но время шло, а с ним потихоньку таяли и надежды. Тяжелое плавание в задраенном вонючем трюме, бурда вместо пищи, плач детей убивали в людях все светлое. Мало кто понимал, что трюм – это еще не худшее. Тут им хотя бы не грозит насилие со стороны вечно голодной до женщин матросни.