Гавань Командора

33

Кабанов. Обвинения

Первым моим побуждением было разметать всю толпу к какой-то матери.

Ко мне подскочили два солдата-семеновца с ружьями в руках.

Наивные! В тесноте толку от этих ружей, да еще наверняка незаряженных! И стоят же вплотную. Как раз так, что штык в дело пустить – проблема. О том, что я привык как раз к потасовкам в ограниченном пространстве, бедолаги даже не догадываются.

Я мог бы уложить их десятком способов, а потом наверняка прорваться к выходу. Только что дальше? Бежать из Москвы зимой? Куда? До Архангельска, который тоже замерз?

И что делать с моими женщинами? Бросить?

Про ребят я не говорю. Хотя за них тоже могут взяться на тех же основаниях, что и за меня. Ван Стратен наверняка запомнил и Флейшмана, и Ширяева… А уж найти их не проблема. Как не проблема будет догнать по дороге меня.

Все эти соображения промелькнули в один миг. Вся наша жизнь в семнадцатом веке превратилась в непрерывный поединок со смертью. А когда борешься, то эта самая смерть уже не страшна. Где-то в глубине души понимаешь: все равно конечная победа будет за ней. Я действительно не боялся. Только что с остальными?..

– Вашу шпагу!

Я оглядел присутствующих. Петр смотрел на меня с нескрываемым гневом, Алексашка – с интересом, словно на диковинку, Лефорт и Голицын – с откровенным сочувствием, Ван Стратен с торжеством, бывший здесь же Головин – бесстрастно…

Покорность редко доводит до добра. Учитывая же склонность к допросам с пристрастием…

Я извлек из ножен шпагу. Сколько можно было бы сейчас натворить! Пока очухаются, пока поймут…

Клинок мягко опустился на стол. Ломать благородное оружие об колено или швырять его на пол мне было жаль. Да и жила надежда…

– В холодную его!

Оказывается, во дворце Лефорта есть и такая. Но чему удивляться, когда порою приходится наказывать нерадивых слуг?

Там действительно довольно холодно. Из мебели – куча соломы в углу. И никакого освещения. Хоть бы факел оставили!

Пожадничали. Ладно. Ночью можно и без факела.

Обыскать меня не догадались. Между тем в правом ботфорте по привычке спрятан нож. Хороший такой, острый, сбалансированный. И для броска подходит, и для боя.

Но главное – трубка с табаком. Раз не воевать, то покурить.

Машинально на ощупь совершаю ставший привычным ритуал, а сам думаю о создавшемся положении.

Меня не заковали в железо, чего я так боялся. Цепи не веревки, их так просто не порвешь и не перережешь. Хотя позвать кузнеца им никогда не поздно. Может, просто лень заниматься на празднике делами. Даже такими рутинными.

А так – обидно. Уцелеть среди непрерывных боев, не утонуть в штормах, суметь добраться до родины и там закончить свой жизненный путь на плахе под топором палача.

Формально я до сих пор подданный Короля-Солнца, у Петра только числюсь на службе. Но – уж эти вечные «но» – толку от всего этого? Расстояние превращает переписку в процесс длительный. Меня успеют казнить раз сто, причем самыми разнообразными способами, пока Версаль соблаговолит ответить. Да и не будет Людовик объявлять из-за меня войну еще и России. Даже если захочет: никаких границ нет, до врага не добраться.

И не захочет он. Кто я такой? К чему считать себя центром Вселенной? Мало ли во Франции дворян? Как правило, более знатных, чем я. Моя судьба там никого не интересует.

В той же Англии существует определенное общественное мнение, с которым приходится считаться королю, действуют конкретные законы и целая куча правил. Здесь же все зависит от минутного каприза взбалмошного самодержца, одного из самых великих, но и самых кровожадных за русскую историю. Потом нравы смягчатся, Россия едва ли не первой отменит смертную казнь, но я до этого момента в любом случае не доживу. Даже если меня отпустят сейчас на все четыре стороны.

Стоило ли так рваться на родину? Могли бы остаться во Франции. Чудесный климат. Тишина. Покой. Но не понравилось.

Колонизировать Америку, как порой предлагал то один, то другой, конечно же глупо. Мы могли бы при удаче доплыть до Калифорнии, даже найти там золото, только зачем оно – там? Вся наша жизнь свелась бы к непрерывной борьбе за существование. Паши, сей, строй… Даже если подчинишь какое-нибудь индейское племя, все равно ничего хорошего в жизни не увидишь. Любую мелочь пришлось бы или производить из ничего на месте, или везти за тридевять земель. Пока довезешь, не меньше года.

В этом и заключена причина, по которой в конечном итоге все отказались от поиска не обжитых европейцами мест.

Россия давала уникальный шанс, с одной стороны, обеспечить некоторый минимальный комфорт, с другой, и более важной, – попробовать хотя бы в мелочах переиграть историю, введя за много лет кое-какие элементы технического прогресса.

Или никакой альтернативной истории быть не может и мое попадание сюда всего лишь доказательство этому? Своего рода защитная реакция времени на попытки как-то изменить его ткань? Ведь вполне возможно, что все наши действия до сих пор уже давно отмечены в памяти. Если мы не встречали никаких упоминаний о себе, то, во-первых, никто из нас на таком уровне прошлым не интересовался, а во-вторых, куча событий не попала в документы из-за своей малозначительности. Мало ли какие флибустьеры бродили по морям, нападая на суда и города?

Мы провернули немало дел, однако ни одно из них не нарушало главного хода истории. Развевался ли над волнами флаг с кабаньей мордой, или нет, никакой роли не играет.

Как когда-то не сыграло никакой роли мое личное участие в войне. Не потому что я был плох. Но был бы кто-то другой – общий ход дел остался бы прежним. Войну, вопреки расплодившимся книгам и фильмам, выигрывает не один человек. И даже главнокомандующему необходимы солдаты, центры их подготовки, вооружение, снабжение, страна за спиной, в конце концов. А что говорить про обычного взводного, а затем – ротного? Тактический бой судьбу кампании не решает. Разве что повезет угробить главкома той стороны.

Мне – не повезло. Главкомов противника видеть довелось только по телевизору во время интервью с демократической прессой. Для них это были не кровожадные бандиты, а стойкие борцы за свободу. Демократия любит называть вещи совсем иными именами. Хоть суть остается прежней.

Так можно изменить происшедшее или нет?

Боюсь, узнать это мне будет не дано.

За грустными размышлениями то о картине мира, то о себе я выкурил три или четыре трубки. На душе было тоскливо и мрачно. Порою мелькали мысли о женщинах, о друзьях. Но сделать я тут ничего не мог. Женщин, надеюсь, никто все-таки не тронет. Их даже обвинить не в чем. А вот с ребятами дела обстояли много хуже. Если возьмутся всерьез…

И уж о чем я вообще не подумал – это о собственном поведении. Не потому, что не волновался, соблюдал нордическую стойкость. Но представлять, нагнетать ужасы заранее – только делать себя слабее. Да и грядущая реальность всегда отличается от наших представлений о ней. Воображаешь одно, получаешь другое. Придут – будет видно. На самый худой конец у меня есть нож. Только чем он тут поможет?

Очередная трубка гаснет. Во рту уже погано от дыма. Как на душе от случившейся нелепости. Руки вновь машинально тянутся к кисету, однако сколько мне здесь еще сидеть – непонятно, и я решаю приберечь табачок. Может, и зря.

Ладно. Надо поспать. Хотя бы для того, чтобы завтра – или уже сегодня? – быть в форме. Вот удастся ли заснуть?..

Заснуть удалось. А вот проснуться довелось от холода. Хоть жалей о покинутых островах, где заморозить человека невозможно при всем желании. Жара не лучше, но сейчас я мечтал о жаре.

Зубы норовили выбить чечетку. Тело трясло крупной дрожью. Даже было бы неловко, увидь меня кто-нибудь. Хотелось свернуться в клубок этаким котом, попытаться согреться, опыт же нашептывал другое. И я доверился опыту.

Самое трудное – это заставить себя встать и сделать первые несколько движений. Дальше дело пошло значительно веселее.