Страница 11 из 18
Успели! Поняли, что не обошлось без чернявой – и успели таки! И не достать ее, бедную: глубокий колодец, а веревка перегнила…
Стоял я, губы кусал, себя, дурака, последними словами крыл. Она меня спасла, а я, выходит, ее погубил?
А что делать-то было? Дверь открыть? Купчики-бедняги открыли! И поди, не хозяину – ей открыли. Нестарые были еще, в соку самом.
А потом я и на кухню заглянул. Заглянул – и пулей выскочил. Выскочил, на колени рухнул…
Вывернуло меня! Ну, как есть, всего наружу! Еле встал, еле до кадки с водой добрел…
Вот почему мясо в похлебке сладковатым было! А я еще над Доном Саладо смеялся, в людоедов не верил.
Долго в себя приходил, все очухаться не мог, меня уже и звать принялись…
– Однако же, сеньоры, чего делать нам надлежит? – вопросил со вздохом Дон Саладо. – По закону должно бы нам сообщить королеве или кому из сановников ее о сем злодействе…
Вещи мы уже собрали, на одров наших нагрузили, купчиков, бедняг, прикопали, как смогли, я из дров крест связал.
…Про кухню да про то, что в леднике я увидел, говорить никому не стал. И про колодец – тоже не стал. Постоял возле него, «Pater noster» прочел.
Эх, цыганочка!
– Сообщить можно, – неуверенно проговорил сеньор лисенсиат. – Да только задержат нас, причем надолго, ибо законы нашего королевства весьма несовершенны…
Вот уж точно. Как бы нас самих в убийцы не записали!
– Сожжем! – решил я. – Дотла! Чтоб только угли остались.
И не возразил никто.
Труп хозяина прямо в зал втащили, посреди бросили, я за сеном в сарай сходил. Дом, конечно, каменный, да крыша деревянная! И внутри дерева полно. Дерева – и пыли.
Дверь конюшни – настежь. Пусть гуляют лошадки. Может, найдут себе нового хозяина – получше?
Все?
– Погоди, Начо! – благородный идальго вздернул бородку-мочалку. – Не все еще сделано, что должно!
Зашел в дом, вернулся. Со щитом. С тарчем тем самым, который brusttartsche.
– Не должно, сеньоры, оставлять сей славный щит в таком месте. Ибо уверен я, что не честным путем достался он хозяину сего злодейского замка. Пусть же побудет у меня, пока не найдется для него более достойный владелец!
И снова – никто не спорил.
Ну, все.
Амен!
ХОРНАДА V.
О преславной и преужасной битве с василиском.
В ушах у нашего рыцаря начало звенеть аккурат после полудня, когда в церквушке, мимо которой мы как раз проезжали, колокол ударил. Гнусно так звякнул – треснутый поди! Может, оттого и в ушах у него зазвенело?
Об этом всем Дон Саладо нам тут же сообщить изволил, да внимания мы, признаться, не обратили. И вправду – звенит, и звенит, оно, между прочим, к деньгам, особливо ежели в левом ухе.
Не обратили, а зря!
– Итак, сударь, вы пикаро, да еще с Берега, – подытожил сеньор лисенсиат Алессандро Мария Рохас.
– Осуждать станете? – покосился я на него не без любопытства. – Контрабандист, да законы не почитаю?
Хоть он и лисенсиат, в Саламанке и Париже учился, а обычный, вроде, парень. Ну, усики, словно три дня не умывался, ну, горячий очень. Зато ведь не трус! И не дурак вроде.
…Ехали мы теперь втроем – по пути оказалось. Я на Куло своем поганом, Дон Саладо – на коньке-недомерке, а толстячок – на муле. Крепкий такой мул, большой. Мне за моего Задницу даже стыдно стало…
– Осуждать? – задумался лисенсиат. – Нет, не стану, Начо. Не стану…
И снова думать начал. Я и не мешал – человек он оказался такой: кричит, шумит – а после соображать начинает, гаснет вроде. Слыхал я как-то, что таких холериками зовут, это значит, будто холера на них накатывает – потрясет да бросит.
Дон Саладо тоже беседой нас не баловал – в ушах у него звенело. Ехал себе – и ехал.
Ну и ладно.
– Законы наши, Начо, весьма несовершенны, – подумав, продолжил толстячок. – Об этом я уже как-то упомянул, однако добавлю: они порой несправедливо жестоки…
И снова замолчал. А мне интересно стало.
– Такие, как вы, делают доброе дело – благодаря этому во всей Испании нет недостатка в самом необходимом. Увы, ремесла, да и промыслы у нас развиваются слишком медленно. Так что контрабанда нас, по сути, спасает – вопреки, увы, законам.
Вот как! Я даже приосанился. То, что мы Калабрийцам доброе дело делаем – это я и сам знал, но когда такое ученый человек признает!
То-то!
– И еще добавлю: самые жестокие законы – отнюдь не самые древние, как можно было бы подумать. Увы, наш век, которые отчего-то итальянцы назвали Ренессансом, дает примеры невиданной жестокости и несправедливости. Вы о Супреме[26] слыхали, Начо?
Не хотел – а вздрогнул. Отвернулся, на ветряк дохлый поглядел.
«Ты слыхал о Супреме, Начо?» – спросил меня тогда падре Рикардо. Грустно так спросил. А после улыбнулся – тоже грустно…
– Эти, зелененькие, которые?[27] – не глядя на сеньора лисенсиата, ответил я. – Фратины?[28] Чего-то слыхал…
– Вот и я слыхал, Начо…
Странное дело! Ему-то что до этих зелененьких? Не марран[29] ведь, не мориск. Не священник даже…
…И вообще, чудной парень. То есть, не сам по себе. А вот куда и зачем едет? Говорит, в Севилью (потому и по пути нам оказалось), да не просто – а к невесте. Вроде бы, доброе дело, но только какой же это жених о своей невесте даже словом не перемолвится? От иных спасу нет – и медальон с парсуной ейной покажет, и стихи всякие прочтет, и про приданое говорить-рассказывать станет. А этот сказал – и все. Отрезало словно! Загрустил – и думать стал.
Или невеста его – вроде ведьмы? Или это я не в ту сторону думаю?
…А еще у него деньги в поясе – ох, немалые деньги! Я-то сразу не заметил даже, а у хозяина покойного – у Императора, значит, Трапезундского, глаз острее оказался. Видать, той ночью за сеньором лисенсиатом главная охота шла!
Хотя деньги – это понятно. Свадьба ведь у парня!
– Это все сицилийцы, – заметил я, дабы разговор поддержать и невежливым не показаться. – От них все беды, сеньор, скажу я вам. И вообще, Сицилия – препаршивый остров!
Надо же, удивился!
– Помилуйте, Начо, при чем здесь…
– А при том, сеньор, что все эти фратины зеленые, что в Супреме служат, сицилийцы и есть. Их король Фердинанд сюда привез, нам на беду![30]
…И если бы только это! Но не про «омерту» же сицилийскую толстячку рассказывать. Не поймет ведь!
– Томазо Торквемада – не сицилиец, – ответил он, тихо так, еле слышно. – Но в чем-то вы правы, Начо. Мне кажется, что объединение наших королевств не пойдет во благо. Кастилия всегда славилась своей свободой, Арагон – предприимчивостью и успехами в мореходстве…
26
Супрема – трибунал Святейшей Инквизиции.
27
Зелененькие – служители инквизиции носили зеленые одеяния.
28
Фратина – от латинского «frater» («брат»). Слово имело пренебрежительный оттенок, звучало как «брателло».
29
Марран – крещеный еврей.
30
Сицилия в описываемое время находилась под властью короля Арагона. Инквизиция в Кастилии была создана при помощи сицилийских инквизиторов.