Колдуны и капуста

Андрей Уланов

Колдуны и капуста

ОТ АВТОРА

Когда я узнал, что мое написанное в момент острого приступа чувства юмора авторское вступление к роману «На всех хватит!» собираются сделать аннотацией, то все, на что меня хватило, – это тихо сползти под стол.

Когда же по прошествии получаса я вновь сумел кое-как сфокусировать взгляд на мониторе, выяснилось, что к этой аннотации еще и подобрали соответствующую картинку на обложку. Даже две – так, на всякий случай.

А поскольку книга была всего одна, выбора у меня особого не осталось. Пришлось садиться и писать продолжение – для второй картинки.

ГЛАВА 1

Острый форштевень яхты «Принцесса Иллика» рассекал волны с тихим отчетливым шипением.

– Еще шампанского, Николай? – предложил я.

Бывший – до недавнего времени – резидент русской разведки отрицательно качнул головой.

– А вот я, пожалуй, не откажусь, – задумчиво глядя на бокал, сказал я и, повернувшись, крикнул: – Миссис Ханко! Не желаете ли присоединиться… вместе с еще одним «Клико»?..

– Сейчас, милый…

Полгода назад подобное обращение заставило бы меня подскочить не хуже сноллигостера.[1]

Я попытался в очередной раз воскресить в своей памяти тот – не столь уж, к слову сказать, далекий – миг, когда заспанный и донельзя удивленный старичок в потертой сутане объявил нас соединенными священными узами брака. И в очередной раз не сумел. В памяти остались лишь ветвистый рисунок молний за витражом, шум ливня и частое кап-кап-кап прохудившейся крыши, запах восковых свечей и горячая ладонь в моей руке. Проклятье, у нас ведь не нашлось даже колец – настолько спонтанно и быстро все получилось.

Не думаю, что старому священнику приходилось когда-либо проводить церемонию для столь странной пары. Одни только кобуры на поясе невесты… я вспомнил выражение ужаса, отразившееся на мгновение на его сморщенном личике, и подумал: в первый момент бедолага-священник попросту не разглядел, что один из его ночных гостей – женщина.

Впрочем, даже если бы все происходило по заранее намеченному плану и при ясном свете дня, не думаю, чтобы в мире нашлась сила, способная натянуть на будущую миссис Ханко белое платье.

Забавно, но я лишь сейчас осознал, что для того, чтобы второй раз наступить на те же грабли, избрал полную противоположность своей первой жены.

Лиз… теперь я наконец могу произносить ее имя, не чувствуя при этом вонзающегося в сердце ледяного лезвия. Вот она белые платья как раз обожала – хрупкая голубоглазая блондинка, сказочный мотылек, заботливо выпестованный в уютной тиши старинного луизианского особняка. Ее любили все, а уж родители и вовсе не чаяли в ней души. И даже в тот достопамятный день, когда она появилась на пороге, волоча за руку краснеющего юнца в ненавистной всем синей форме, и торжественно объявила им… черт, я был почти уверен, что мой будущий тесть попытается пристрелить меня, не вставая из качалки. Чудовищный мезальянс, невероятный, немыслимый моветон… я ведь даже не был «офицером и джентльменом»! Но ей и это сошло с рук, а сопротивление – увы, все мы крепки задним умом! – очередной выходке взбалмошного ребенка иначе как символическим назвать было сложно.

Что ж… Я, со своей стороны, честно попытался. Часами просиживал в столовой, пытаясь сначала хотя бы запомнить названия бесчисленных ножей, вилок, бокалов и прочих предметов сервировки, а потом научиться пользоваться ими естественно и непринужденно (дворецкий Джейкоб, бедняга-негр, к концу наших уроков явственно серел). Танцевал по ночам со стулом в вытянутых руках под вековым дубом, пока она однажды не проснулась посреди ночи и, не обнаружив меня рядом, не выглянула в распахнутое окно, не рассмеялась и лично не занялась моим обучением – ей нравилось играть со своей новой игрушкой.

И, конечно же, я читал, читал, читал, с безмозглой прожорливостью аллигатора проглатывая книгу за книгой. Время для этого тоже приходилось урывать от сна, и тесть однажды здорово удивился, обнаружив меня под утро спящим в библиотеке с томиком Вольтера на коленях. Не помню уже, что я спросил у него тогда, но мы проспорили почти все утро и к завтраку спустились… ну почти друзьями.

Именно Поль Дегран первым понял и сказал мне… когда же это было? Ну да, весной, мы с Лиз только что вернулись из Европы – она непременно желала показать мне Париж и, разумеется, добилась желаемого. Так вот, примерно через неделю после нашего возвращения отец Лиз во время одной из наших, уже мало-помалу входивших в привычку послеобеденных бесед, внезапно запнулся и тоскливо взглянул на меня. А полминуты спустя тихо сказал, что я никогда не смогу стать хорошим мужем для Лиз – потому что мальчишка-юнионист вырос из образа подобранного на улице щенка. Тогда я не понял – или не захотел понять… и наш брак продлился еще год, три месяца и двадцать один день.

Ох, Лиз, Лиз… Стоило мне лишь прикоснуться к этому, казалось бы, надежно запертому в дальнем закутке памяти сундуку, как воспоминания ринулись наружу, словно всполошившиеся кролики. Апрельский Париж… небольшая уютная гостиница на берегу Сены. «Город маленького кораблика» напоминал тогда одну большую стройку – префект Наполеона Третьего барон Осман мыслил масштабно, как заправский архимаг, парой росчерков пера превращая кварталы лачуг в ряды фешенебельных особняков, и мы просыпались по утрам от грохота ломовых телег по булыжной мостовой. Первые несколько дней мне, заокеанскому провинциалу, было чертовски сложно свыкнуться с мыслью, что все звучные названия из книг – Лувр, Пале-Рояль – находятся в считаных минутах неспешной ходьбы по набережной. Правда, на саму воду лучше было не смотреть, да и принюхиваться особо не стоило – а когда мы увидели, как ее набирают парижские водовозы, то единогласно решили заняться дегустацией французских вин.

Это были упоительнейшие дни – дни, когда мы целовались на Мостике Влюбленных, катались в кабриолете по Елисейским Полям, слушали вечернюю мессу, стоя у Нотр-Дам, бродили по Латинскому кварталу… Я улыбнулся, вспомнив, как на третий день, точнее, вечер этих прогулок сцепился с пятеркой подвыпивших студентов. Они увязались за нами… я не понимал их фраз, а покрасневшая Лиз отказалась перевести, но одни лишь ехидные ухмылки и наглые сальные взгляды, скользившие по ее белому платью, были, по моему мнению, вполне достаточным основанием.

Их было пятеро, и драться они, наверное, умели – в обычной уличной драке. Но по сравнению с Rebel Yell и штыковой за баррикаду на Балтимор-стрит – все равно что выпускать изнеженных комнатных собак против матерого волка.[2]

Потом, в маленьком ресторанчике на углу, Лиз долго протирала мои, как она сказала, «рыцарские раны» смоченным в коньяке платком. Закончив же, потребовала у смуглого, больше похожего на грека, чем на француза, гарсона мороженое и заявила, что до темноты мы в гостиницу не вернемся. Потому как мой вид: стремительно наливающийся синяк под левым глазом, ссадина на полщеки, измятая одежда и характерный аромат на десять ярдов вокруг – способен напугать нашу хозяйку до обморока.

1

Сноллигостер – мифический зверек, персонаж американского фольклора. Похож на маленького кенгуру, но при этом имеет похожий на сверло хвост. (Здесь и далее – прим. автора.)

2

Rebel Yell – «клич мятежников»: «Он вызывал особое, непередаваемое при теперешних обстоятельствах скребущее ощущение, будто позвоночник проваливается вниз, – вспоминал после войны солдат-северянин. – Чтобы понять, надо это почувствовать, и если вы утверждаете, что слышали клич и не испытали подобного ощущения, значит, вы лжете!» Баррикада на Балтимор-стрит – видимо, Ханко имеет в виду ту из многочисленных в САСШ Балтимор-стрит, которая находится в небольшом пенсильванском городке под названием Геттисберг.