Подметный манифест

– А в рыло? – спросил Федька. И добавил кое-что злобно-заковыристое.

Демка ахнул и изготовился к драке.

Редко, но случалось – Москва любовалась, как дерутся между собой архаровцы, и получала от этого истинное наслаждение. Потом обер-полицмейстер, не разбирая правого и виноватого, вершил суд, возможно, не совсем справедливый, зато скорый и беспощадный. Потому что докапываться – тратить время, а коли задрались – то оба хороши. А он за эту шалую братию перед князем, тогда еще графом, Орловым поручился. Ему, выходит, и карать за дурачества.

Тут досужей публики не было. Но и возможности сцепиться по-настоящему тоже не было.

Федька умел биться на кулачках, кое-что перенял у Архарова, зато Демка знал всякие воровские ухватки, да еще и выспрашивал Клавароша. Тот показывал, как дерутся в ночных переулках Лиона – одновременно нанося удары и клинком, шпагой или саблей, и ногами. Последнее Демку особенно привлекало – он был худощав, неширок в плечах, и много силы вложить в кулак не мог, а вот ножные неожиданные удары при его сложении были хорошим подспорьем.

Но Федька знал эту его особенность и берегся, как мог.

Они наскакивали друг на друга, совершенно забыв о беглецах, меся ногами снег, пыхтя и выкрикивая очень обидные слова. Ни одному не удавалось нанести такой удар, чтобы уложить противника.

Наконец Демка, сунувшись к нему слишком близко, открылся – тут крепкий тугой кулак в меховой рукавице и влетел ему в очень неприятное место – в верхнюю губу, подбив снизу нос. Демка, взвизгнув, шлепнулся в снег.

– Что, докомандовался? – спросил Федька.

Демка, сжав ком снега, тут же уткнулся в него окровавленным носом.

– Блядь… – с грехом пополам выговорил он.

– Сам ты блядь… – отвечал Федька, запустил руку под шапку и крепко почесал в затылке. Ничего более глупого он и вообразить себе не мог. Называется – доверили важное дело! Летела душа, летела, летела… прилетела! Но как же было удержаться?

Демка уселся в снегу поудобнее и запрокинул голову. Федька вздохнул и присел рядом на корточки.

– Ты вставай, что ли, – сказал он виновато. – Чего так-то мерзнуть.

Демка действительно встал, хотя и очень неловко – не хотел опускать запрокинутую голову. Федька отошел в сторонку. Глупость получилась несусветная – задрались, как уличные мальчишки.

Демка придерживал снежный ком на переносице и молчал. Федьке даже сделалось не по себе. Двое внезапных врагов в чистом поле…

– Сунешься – сдачи получишь, – предупредил он Демку. Не от большого ума, скорее с перепугу. Но боялся Федька отнюдь не Демкиных кулаков. Он боялся всего того, что будет потом.

А что может быть с двумя архаровцами, сорвавшими рейд конных драгун, цель коего – повязать шайку беглых, которая уже неплохо пошалила на Стромынке? Ну, первым делом, конечно, в подвал к Шварцу, для вразумления…

Демка вдруг повернулся к Федьке.

– Ну, будет с меня… – сказал он. – Душу за службу кладешь, а кому все лучшее достается? Будет с меня! Не поминай лихом!

И пошел прочь по собственным следам.

Федька растерялся. По-настоящему он своей вины не ощущал – его обругали, он ответил, все само собой образовалось. Однако положеньице сложилось – надо б хуже, да не бывает… При мысли, что Демка вот этак, закинув башку и придерживая ком снега, уходит вообще из архаровцев непонятно куда, а что всего верней – уходит из своих во враги, Федьку прошиб холодный пот. Что скажет обер-полицмейстер? Демка на Москве сыщет, где укрыться! Он все подвалы знает и даже про те рассказывал, что прокопаны под самым Кремлем. Он найдет былых дружков, клевых мазов, и те, попеняв ему за отступничество, опять примут к себе, потому что Демка хитер и ловок, вон ведь как притворился пьянюшкой и прямо в храме поладил с беглецами…

Беглецы!..

Тут-то Федька и встал в пень.

Он не мог отпустить Демку – нужно было как-то потолковать, помириться, развернуть его носом в другую сторону! Иначе же невозможно – если даже Федька в одиночку выследит уже незримых беглецов, ему же самому придется бежать за драгунами. По незнакомой местности, по колено в снегу… А пока будет бегать – неизвестно, что случится. Скажем – его заметят, и шайка, без того обеспокоенная исчезновением четырех налетчиков с санями, снимется с места. Лови ее потом в Измайловском лесу!

Да и точно ли она засела на острове? Ведь беглецы могли просто-напросто заблудиться. И шастай теперь там – зимней ночью, пусть даже лунной, в полном одиночестве, по пояс в снегу, шарахаясь от каждого треснувшего сучка!

Федька решительно не желал оставаться один. Он побежал следом за Демкой и был послан в известном направлении – и со всей полицией вместе.

– Уходишь, да? – спросил он в отчаянии. – А мы? А Тимофей?

– Не моя печаль.

О том, что архаровцы связаны круговой порукой, обер-полицмейстер время от времени напоминал – не слишком сердито, потому что большой нужды в этом не было. Но если сейчас Демка уйдет – Архаров живо вспомнит ту чумную осень, когда Орлов вмешался в судьбу московской полиции. Тогда отвечать за сбежавшего Костемарова придется всем.

Федька не очень любил принимать решения. То есть, когда он по приказу Архарова занимался каким-то розыском, то охотно проявлял самостоятельность. Сейчас же он предпочел бы, чтобы рядом оказался обер-полицмейстер в своей тяжеленной синей шубе и в любимых валенках. И отдал приказ – дурака Демку связать, доставить на Лубянку и уложить у Шварца в верхнем подвале, в той самой конуре, куда порой определяли на ночлег доктора Воробьева, заперев ее снаружи поплотнее. А утром будет уже другой разговор.

– Слушаюсь, ваша милость, – отвечал бы радостный Федька. Тем более, что у него всегда была при себе для такой надобности веревка.

Но гнать перед собой связанного Демку обратно к Преображенской заставе, при этом непременно разминувшись с драгунами, и сдавать его под временный присмотр «кумы» Федька не мог.

На одной чаше умозрительных весов оказались все неприятности, связанные с Демкиным дезертирством. На другой – судьба рейда и шайки налетчиков. Если допустить, чтобы беглецы нашли своих и предупредили, будет плохо – ищи-свищи потом этих налетчиков! Только по весне, когда сойдет снег, явятся на обочинах догола раздетые покойники.

Чаши замерли в неустойчивом равновесии. Ошалевшая Федькина душа металась меж ними, толкала весы, чтобы хоть что-то перевесило. Не получалось.

И вдруг сжалился Господь – спустился с небес овальный медальон на разорванной ленточке, лег на одну из чаш – и сразу все сделалось ясно.

О Господи, а коли и она – на той обочине?.. Спаси и сохрани!

– Ну и черт с тобой, – сказал Федька вслед дезертиру. – Без тебя управлюсь.

У него были пистолет, хороший нож, веревка, огниво, стеклянная фляжка с водкой, да еще на поясе болтался старый палаш, которым он еще не научился владеть столь же великолепно, как Клаварош. Обращению с ножом, кстати, тот же Демка и выучил.

Федька вздохнул и пошел по глубоким следам беглецов.

Он понятия не имел, где тут что, знал только, что сбиваться со следа нельзя, даже если налетчики примутся петлять, как зайцы.

Они, разумеется, забрели куда-то не туда – след привел к деревянному тыну и поплелся вдоль него. Потом беглецы нашли дыру, забрались через нее в лес – и тут Федька хлебнул горюшка, потому что следы перестали быть заметны. Он уже хотел было возвращаться, но набрел на просеку, а просека вывела к откосу, который был берегом речки Серебрянки. Сама речка лежала внизу белая-белая, снег выглядел нетронутым, и Федька вовремя вспомнил, что говорил Демка про сторожевую башню. Он стал ее высматривать издали и не сразу сыскал – мешали деревья.

Башня оказалась островерхой, с черными окнами – надо думать, под шатровой крышей была когда-то звонница. Когда-то она, видимо, была выбеленной, теперь краска сошла, башня была почти так же темна, как ночное небо.

Следы привели к мосту – длинному, сажен в полсотни, с арками, чересчур великолепному для этого опустевшего места. Следы и на мост взошли, и, сколько было видно, исчезали в полукруглом проеме под башней, где когда-то были ворота.