Фальшак

– Блин, сука, – прошептал Архипов и облизал языком сухие губы.

Он достал микрофон и активировал его, сдвинув в сторону кнопочку. Пришлось встать коленями на пыльный паркет, чтобы просунуть и закрепить «жучок» между проводами так, чтобы его чуткая мембрана оказалась направленной в сторону соседней квартиры. Архипов перевел дыхание. Казалось, сейчас, когда коробка розетки снята, можно без помощи техники услышать звуки, доносившиеся оттуда. Неразборчивые голоса, звуки музыки. Телек что ли работает. Архипов подумал что, миниатюрной батарейки, служившей источником автономного питания, хватит на четверо суток. Затем микрофон сдохнет, перестанет выдавать сигнал. Но за это время Архипов успеет прослушать все разговоры, которые ведут клиенты, и что-то решить для себя. Связываться с парнями или послать их подальше. Например, обратно на Кавказ.

Он закрепил на прежнем месте защитную коробку, бросил в сумку отвертку, фонарь, придвинул кровать к стене, ладонями бережно разгладил покрывало. Старуха не должна заподозрить, что в ее отсутствие в квартире побывал чужак. Ступая на носки, прокрался в прихожую, остановился и прислушался. Тишина, как на кладбище. Архипов набросил на плечо ремень сумки, вышел на лестничную площадку, запер нижний замок и замер. Послышались чьи-то шаги, кажется, кто-то спускается вниз. Или померещилось? Он повернул голову на звук. Шаги замерли. Архипов оглянулся по сторонам. Темная площадка лестницы едва освещена тусклой лампочкой, свет которой доходил откуда-то снизу. Нащупав пальцами нижнюю замочную скважину, вставил ключ, попробовал его крутануть, но ключ не поворачивался. Шаги... Архипов снова повернул голову на звук, оставив ключи в замке, шагнул вперед, прислушался. Хотелось крикнуть: «Кто здесь?» Хотелось побежать вниз по ступенькам, но нельзя уходить, не закрыв квартиру. Все мысли исчезли, сердце забилось часто, а воротник рубашки сделался мягким и влажным.

И тут он услышал шорох за спиной, в темном коридоре. Архипов не успел повернуть голову. Человек, прятавшийся в темноте за выступом стены, бросился вперед, одним прыжком покрыл расстояние между собой и противником, влепил чем-то тяжелым по затылку Архипова. Второй удар оказался менее точным, он пришелся по плечу. В короткое мгновение Архипов, успел вжать голову в плечи, устоял на ногах. Корпус мотнуло в сторону, Архипов развернулся лицом к нападавшему, выхватил из сумки ракетку, чтобы нанести короткий сверху вниз удар пор голове. Но кто-то уже повис на его спине, просунув руку под подбородок, согнул ее в локте, выполнив удушающий захват. Ракетка полетела на пол. Первый нападавший ударил Архипова коленом в живот. Человек, висевший на спине, продолжал сжимать шею, воздуха не хватало. Архипов попробовал отмахнуться локтем, но попал в пустоту. Он что-то промычал, и получил из темноты удар по лицу. Из носа брызнула кровь. И тут же второй мощный удар в правое ухо. Перед глазами разлетелся сноп искр.

Архипов захрипел, повалился сначала на колени, потом на живот. Хотел позвать на помощь, крикнуть. Но не было воздуха, чтобы сделать вдох, не было сил сбросить с себя противника, навалившегося на спину. Через несколько секунд он уже лежал на бетонном полу, пуская слюни изо рта. И сквозь пелену слез видел мужские кожаные туфли, слышал отрывистые реплики, смысл которых не доходил до сознания. Убийцы, убийцы... Шею сжимала железная рука. Архипов задыхался, пытаясь перевернуться на бок, сбросить с себя противника. И быстро терял силы, понимая, что сделать ничего нельзя. Ему суждено умереть, он доживает последние мгновения.

Первую половину субботнего дня Леонид Бирюков просидел в квартире Алексея, младшего брата. Разговор начался на высоких тонах, и то хорошо, что брат отправил на дачу детей и жену Людмилу. Переорать эту женщину, вступи она в перепалку, не смог бы даже сводный хор московского военного гарнизона. Братья выясняли отношения не часто, но сейчас был повод. Еще с весны Леонид выхлопотал путевку и перевез отца в подмосковный интернат для ветеранов «Железнодорожник». Обещал забрать его обратно через месяц, но обещание выполнять не спешил. Дважды навестил отца, поговорил с директором и главным врачом. Скоро осень, а Владимир Васильевич по-прежнему в казенном доме.

– Ты видишь, я живу в стесненных условиях, – говорил Алексей. – Три комнаты. Нас четверо, отец пятый. И мать еще...

– Мать умерла пять лет назад.

– Ну, я не о том. Я удивляюсь, как в этой тесноте мы с Людкой сумели двух детей сделать. Блин, ведь никакой личной жизни не было и нет. Я с женой переспать не могу, потому что...

– Понимаю. Отец был нужен до тех пор, пока дети подрастали. Теперь они пошли в школу, и старик стал лишним.

– Брось эту демагогию. Тебе хорошо рассуждать. Двухкомнатная квартира, пусть малогабаритная, но отдельная хата. Ты в разводе со своей мымрой, детей нет, рисуешь картинки, плюешь в потолок. И вообще порхаешь по жизни.

– Если бы ты весной честно сказал, что у тебя на уме. Объяснил так и так: хочу избавиться от отца, сдать его в дом престарелых. Потому что старый хрыч заедает мою молодую жизнь. Я бы предложил другой вариант. Пусть живет в моей квартире, он меня не стеснит.

– Понимаешь, есть возможность оставить его там. Так сказать, на постоянной основе, – Алексей тщательно подбирал слова. Тема деликатная, и ему не хотелось называть вещи своими именами.

– То есть как это, на постоянной основе?

– Я поговорил с тамошним начальством. Дело за малым. Требуется собрать кое-какие бумаженции. С места его последней работы, ну, с Казанского вокзала, из собеса. Он ведь заслуженный человек. Всю жизнь на железной дороге, не вылезал из командировок, помогал что-то там строить и восстанавливать. Ну, и все такое. Есть медаль «За доблестный труд», а уж почетными грамотами можно сортир на даче обклеить. Я вот всю жизнь вкалываю, как проклятый, не разгибаясь, света белого не вижу, но мне почему-то медаль не повесили. Грошовую премию выпишут – и слава Богу. А у него медаль... Я так понимаю, что государство не имеет права отправлять на помойку заслуженных людей.

– М-да, это право имеют их дети. Выброси из своей дурной башки этот дом престарелых. Еще раз заикнешься о нем и схлопочешь оп морде. Понял?

– Понял, – не стал спорить брат. – Но как ты собираешься ухаживать за стариком? Ты несколько месяцев пропадал в Воронеже. Ты вечно торчишь в каких-то мастерских... А за отцом кто-то должен приглядывать. Нужна целая тонна лекарств. Нужны, наконец, деньги. Потому что его пенсии хватает кошке на молоко.

– Я найму ему сиделку.

– На какие шиши? На мою помощь можешь не рассчитывать. Я всего лишь инженер. У меня дети. А ты разбогател? Клад нашел или крупно выиграл в казино?

– Ты прав, с деньгами у меня проблемы, – вздохнул Бирюков. – Еще до отъезда в Воронеж дела шли так себе. Мне нечем было платить за аренду студии. Половину картин я перевез к себе на квартиру. И теперь они занимают большую комнату. Лежат штабелями, одна на другой, с пола до потолка. Сто с лишним работ маслом мне разрешили временно хранить в подвале районного загса. В свое время я помог им устроить бесплатные выставки художников из Московской области. Но в загсе сейчас ремонт. И каждый день я жду плохих известий. Мне позвонят и скажут: ваша картины залила канализация. Или они сгорели при пожаре.

– Вот видишь, сам говоришь...

– Дослушай. Я согласился поехать в Воронеж, ишачил там все лето, потому что по договору мне должны были заплатить кучу денег.

– А, за эту роспись фойе какого-то там Дворца культуры.

– Не какого-то, а комбината минеральных удобрения.

– Ах, удобрений? Это меняет дело. Удобрений... Все это я знаю. Ты уже рассказывал. И про удобрения тоже рассказывал.

– Но я не говорил, что получил вместо денег шиш. И хорошо еще, что заказчик оплачивал гостиницу, выдавал талоны на питание и покупал билеты на поезд. Иначе я бы вернулся назад без порток.

– Тебя что, кинули? – брат округлил глаза.