Черный бумер

Бобрик врубил вторую люминесцентную лампу, отошел в дальний угол гаража и, поманив посетителя пальцем, сдернул кусок брезента с мотоцикла. Фомин наклонился вперед и с видом знатока стал разглядывать бензобак с выбитом на нем логотипом фирмы.

– М-да… Не самый породистый экземпляр, «Ява». Предсмертная отрыжка социализма. Очень старый?

– Мотик этой серии сошел с конвейера одним из последних, а потом у завода начались проблемы, – ответил Бобрик. – Аппарат в приличном состоянии. От базовой модели осталось не так много: бензобак и рама. Все остальное фирменное. Едет он гораздо лучше, чем выглядит.

– По виду не скажешь.

– Я тут кое-что поменял, усовершенствовал. Вот, скажем, движок, он не родной, японский. Электрооборудование новое немецкое…

– Можешь не объяснять. Все понятно без слов.

Усмехнувшись, гость потеребил клок ваты, торчавший из уха. В технические вопросы вникать не хотелось. И так все ясно с первого взгляда: мотоцикл дышит на ладан и его последний час уже близок. На ходу, когда стрелка спидометра достигает отметки шестьдесят, он автоматически разваливается на запчасти. Грязный самопальный гибрид несколькних мотоциклов, что-то вроде беспородной собачонки. Короче, редкое дерьмо.

– Такой раритетный, – улыбнулся Фомин и на прощание протянул плотную ладонь. – Обидно, когда такая какашка обгоняет тебя на дороге, а ее водила плюет на лобовуху. Только не опаздывай ни на секунду.

– Во-первых, не оскорбляйте мой мотик. Он этого не заслужил, – Бобрик свел брови на переносице. – Во-вторых, все ваши шуточки с плевками на стекло – от зависти. Не можете простить своему компаньону, что он ездит на новом БМВ, а вы… На подержанной корейской таратайке. Или я не прав?

Фомин вышел из бокса с испорченным настроением.

Глава четвертая

Ночь Бобрик провел неспокойно, он лежал на втором ярусе железной койки, пялился в темный потолок, молотил кулаком жесткую, как боксерский мешок, подушку, но сон не приходил. Пристройку к ангару, где проводили кузовные работы, хозяин автосервиса Амаяк Амбарцумян превратил в ночлежку для строителей нелегалов. Эти парни, в основном таджики и молдаване, днем строили новые автомобильные боксы и складывали из блоков пенобетона унылое двухэтажное здание административного корпуса. За ворота автосервиса работяги не совались ни днем, ни ночью, не налететь на милицейский патруль. Здесь, они готовили еду на электрических плитках, спали, кто верующий, молились.

Еще весной Бобрик, выбрав момент, когда у хозяина сервиса было хорошее настроение, подрулил к нему и попросил пустить его на пару месяце пожить вместе с работягами. Хозяйка съемной комнаты, в которой тогда жил Бобрик, задрала цену до небес. Тут одно из двух: надо искать новое жилье или залезать в постель к хозяйке, в этом случае можно надеяться на поблажки, скажем, бесплатный сытный ужин, и большую скидку. Готовила тетя Зина сносно, это, пожалуй, ее единственное достоинство. Правда, тот ужин придется еще отрабатывать на пуховой перине, как говориться, работать во вторую смену. Последний вариант не грел душу, тетя Зина была не то чтобы совсем старая и не то чтобы страшная, как черт, по пьяному дело потереться с ней можно. Но уж очень она занудливая, приставучая и когти у нее острые. От ее тупых вопросов мозги раком встанут. Захочешь от нее отвязаться, не отпустит, вцепиться прямо в горло или задушит пуховой подушкой.

Бобрик решил, что роль юного мужа стареющей сварливой женщины – не его амплуа. Оставил на столе плату за последние две недели, бросил вещи в рюкзак и в зеркальце мотоцикла увидел, как Зинаида, нагруженная сумками, возвращаясь с рынка, неторопливо заходит в подъезд. Бобрик наплел Амбарцумяну, что его выселяют со съемной хаты, даже, охваченный вдохновением, натурально всхлипнул. Армянин махнул рукой: «Ладно, поживи в моей общаге. Пока хату не найдешь. Но чтобы через две недели духу твоего не было. Койки только для строителей».

Минул пятый месяц, а Бобрик до сих пор, экономя деньги, тусуется в этой ночлежке. Мучения подходят к концу, а цель, подержанный итальянский мотоцикл, близка. Народу тут как в солдатской бане, где не бывает свободного места на лавке. На нижнем ярусе обосновался Ахмет, выговорить его фамилию, не сломав язык, невозможно. Он хороший сосед и добрый малый без вредных привычек. Правда, спит с открытыми глазами и разговаривает во сне. И не может вспомнить, в каком году и где именно появился на свет. И когда мылся последний раз, он тоже не знает.

– Шайтан, – тихий придушенный голос доносился снизу. – Ах ты, шайтан…

Достав из-под матраса плоский фонарик, Бобрик свесился вниз, посветил в лицо Ахмета. Показалось, он не спит. Глаза открыты, зрачки закатились под лоб, лицо напряженное.

– Эй, ты чего? – прошептал Бобрик. – Спишь или как?

– Шайтан проклятый, – и во сне Ахмет продолжал переругиваться с бригадиром, который три недели подряд ставил на самые тяжелые работы на бетонном узле. И вдобавок, придравшись к пустяку, наложил штраф, не заплатив за неделю работы. – Что тебе так… Ах ты… У-у-у…

Прошлым утром он говорил, что когда вернется на родину, возьмет третью жену. «Она красавица, – сказал Ахмет. – И умная. Семь классов закончила. Но больше учиться не пойдет, потому что замуж давно пора». Ахмет перевернулся на бок и застонал. Его не одолевали эротические сны, мучили боли в поясницы и язва желудка. Если так дальше, ему не на свадьбе гулять, а лежать на кладбище. Две жены и юная невеста, за которую уже заплачена добрая часть калыма, аж сто пятьдесят долларов, останутся безутешными. И большие деньги пропадут.

– Обнулил меня, кинули и развели, – повысив голос, сказал Ахмет. В Москве он понабрался всяких модных словечек. – Сволочь, скотина…

Бобрик свесился вниз, включив фонарик, направил световой круг на морду Ахмета.

– Слышь, деятель… Ты заткнешься сам или тебе помочь? Заснуть не могу, а ты, блядская муха, языком чешешь. Как на профсоюзном собрании.

Ахмет тяжело засопел и заглох. Бобрик еще четверть часа вертелся на жесткой койке, наконец спрыгнул вниз, натянув штаны и, сунув ноги в резиновые тапочки, по узкому проходу между кроватями пробрался к выходу. Закрыв за собой дверь, сел на пороге ночлежки, выудил из кармана мобильник. На тусклом экранчике высветилось время: первый час ночи. На душе было пакостно. Хотелось позвонить кому-то из знакомых, рассказать об этом Фомине и попросить совета. Может, отменить завтрашнее, вернее, уже сегодняшнее мероприятие? Всех денег все равно не загребешь. И пусть Фомин считает Бобрика трусом и ничтожеством.

Но кого удобно побеспокоить в такое время? Пожалуй, только Элвиса. Живет он один и, как правило, ложится под утро. Но по домашнему номеру никто не ответил, а мобильник оказался отключенным. Бобрик прошелся по темному двору, впотьмах едва не наткнувшись на кирпичную стену, снова присел на ступеньки. Петька Гудков, наверное, уже видит седьмой сон, но лучше разбудить его сейчас, утром у Петьки всегда запарка, секунды свободной нет, некогда словом переброситься. Вопреки ожиданиям голос Петьки оказался бодрым.

– Ты не спишь что ли? – удивился Бобрик.

– Как ты догадлив, мой друг, – кажется, Петька разговаривал, стоя на обочине шоссе. Отчетливо слышны звуки проезжающих мимо машин. – Ты звонишь пожелать мне спокойной ночи? Это так трогательно.

– Не совсем. Есть свободные пять минут?

– Только две. Давай коротко, в телеграфном стиле. Чего там у тебя?

Бобрик сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказал о визите незнакомца и странном предложении, которое сделал Фомин.

– Блин, жалко этот мужик ко мне не пришел, – вздохнул Петька. – Видно, дороги не знал. Хорошие варианты всегда мимо проплывают. За пять сотен баксов я готов плеваться целый день. В лучшем виде.

– Понимаешь, этот тип… Странный он какой-то. Все это как-то не по масти.

– Слушай, ты объясни, чего ты звонишь среди ночи?