Страница 64 из 80
Андрей присоединяет свой страстный шепот к этой бесконечно грустной и вместе с тем зовущей к борьбе мелодии.
Глава тридцать седьмая
О тайном митинге стало известно гестаповцам. Днем последовал приказ Шуберта.
– Канцелярия, слушай! Срочно сообщить, где работают заключенные Вилли Блейхерт, Григорий Екимов, Ярослав Либерцайт и Франц Лайтнер. Данные, содержащие полные характеристики, представить непосредственно коменданту. Живо, свиньи!
К вечеру на территорию лагеря вошла большая группа солдат и блокфюреров. Они, произведя повальный обыск, арестовали старосту дезинфекционного барака Вилли Блейхерта, рабочих этого блока Григория Екимова и Тимофея Савина, а также Ганса Бурхарда, Губерта Мюллера, Франца Лайтнера и других.
Ярослав Либерцайт, не надеясь, что вынесет пытки, покончил жизнь самоубийством. Он бросился на колючую проволоку…
Сквозь сон Андрей почувствовал прикосновение чьих-то рук. Кто-то настойчиво тормошил его. Бурзенко с трудом открыл глаза. Это был Мищенко. Тот зашептал:
– Иди в уборную. Скорее.
В туалетной уже находилось человек пятнадцать. Многие были из других блоков. Все были встревожены. Их волнение передалось и Андрею. Об арестах он уже знал.
Пришел Николай Кюнг, возглавлявший в подпольной организации отдел безопасности. Его сразу обступили подпольщики.
Кюнг объявил приказ центра:
– Организация в опасности. Гестаповцы привезли в лагерь большую шпионскую группу. Необходимо срочно уничтожить все, что может в какой-то мере скомпрометировать. Прием новых людей в организацию временно прекратить. Усилить бдительность. Принять все меры к выявлению шпионов и уничтожить их.
В бараке постоянно появлялись новые люди. Это было обычным явлением. Одни узники умирали, других убивали, а на их места присылали новых.
– В первую очередь возьмите под контроль всех новеньких, прибывших в последнее время, – закончил Николай Кюнг. – Будьте осторожны и бдительны. Промах одного может стоить жизни многим.
После ухода Кюнга разошлись представители из других бараков. Оставшимся староста сорок второго блока Альфред Бунцоль сказал:
– Друзья, обстоятельства требуют усиления конспирации. Отныне ко мне будете обращаться только в самых необходимых случаях, и то через Андрея.
Подпольщики по одному покинули туалетную.
За окном глубокая ночь. Андрей пытался уснуть, но сна не было. Он чувствовал, что его сосед Мищенко тоже не спит.
– Алексей, – тихо позвал Бурзенко. – Не спишь?
Мищенко зашевелился.
– Не могу решить, как быть. Натолкнулся сегодня на однополчанина. Так оно, может, и ничего, но после приказа центра задумался и ломаю голову. Запутанная история!
– Выкладывай.
– Иду я по зоне Малого лагеря и вдруг слышу, меня кто-то окликает: «Алексей! Алексей! Мищенко!» Я сначала хотел оглянуться, но вовремя спохватился. Ведь товарищи по Малому лагерю никогда не звали меня по имени или фамилии. Значит, думаю, окликнул меня человек, не знающий обстановки в лагере. Кто он? С какой целью? Я добавил шагу и, не оглядываясь, свернул за угол барака. Слышу, за мной побежали. Я приготовился к схватке. И вот выбегает человек, которого я ожидал встретить везде где угодно, но только не в Бухенвальде.
Мищенко помолчал, а потом продолжил:
– Это был летчик штурмовой авиации майор Таламанов. Мы с ним служили в одном полку. Он попал в плен раньше меня, и я с ним столкнулся в Ноймаркском концлагере. В Ноймарке он решил пойти служить в немецкую гражданскую транспортную авиацию. На наши укоры Таламанов отвечал, что дома у него дети, что он может тут зазря погибнуть, а если пойдет служить к немцам, то при первой возможности перелетит к своим. Но мы не доверяли ему и презирали.
– Как же он попал в Бухенвальд?
– Говорит, представилась оказия, и он попытался совершить перелет к нашим. Его поймали и отправили сюда.
– А может, специально забросили?
– Не думаю, кажется, он не из таких. В шпионы идут те, кто ненавидит Советы, кто навсегда порвал с Родиной. А у Таламанова на Урале дом, семья, дети… Но что с ним стало! Какой у него вид! Он хнычет, просит поддержки и помощи. Горы мертвецов и пламя крематория довели его до безумия. Глаза ошалелые, весь трясется. Противно и жалко.
Андрей задумался.
– А что о нем говорят?
– Я справлялся в пятьдесят шестом блоке. Целые дни на свалке копается, выискивает крошки съедобного, попрошайничает… Ухватился за меня, дрожит. Он знает, что в Ноймарке я был в подпольной организации, догадывается, что и здесь существует подполье. Просит ввести, познакомить с товарищами, обещает выполнять любые задания. Что с ним делать, не знаю.
– Не верю таким.
– Мы с ним из одного полка. Воевал, был неплохим летчиком, – Мищенко размышлял вслух. – Может, он не совсем такой, как мы о нем думаем, немецкий самолет увести хотел. Как же быть с ним?
Бурзенко ответил не сразу. Жизнь в плену научила его быть осторожным. Он понимал товарища, но в таких делах лучше десять раз проверить, чем один раз доверить.
Андрей вытащил кусок хлеба, тот, что ему передали друзья из кухни, и протянул его Мищенко.
– Вот, отнеси ему пайку. А знакомить не надо ни с кем.
На этом они и порешили.
Смертельная опасность нависла над организацией. В ту ночь, когда Андрей и Мищенко разговаривали о Таламанове, в сыром подвале крематория гестаповцы пытали активных подпольщиков: восемнадцатилетнего комсомольца Тимофея Савина и коммуниста Григория Екимова.
Нацисты догадывались, что в лагере существует тайная коммунистическая организация. Они подозревали, что двое русских с ней связаны. Гестаповцы стремились вырвать у них признания. Но те молчали.
Особенно большое подозрение у нацистов вызывал Григорий Екимов. Они его пытали особенно зверски. Но он молча переносил муки и на все вопросы отвечал одно и то же:
– Не знаю…
Ничего не добившись, гестаповцы отправили Екимова в город Веймар, в руки более квалифицированных палачей.
О мужественном поведении Григория Екимова подпольщики узнали от немецкого коммуниста, арестованного вместе с ними. Его после пыток в гестапо вернули в лагерь. Конвоир по ошибке вместо карцера привел политзаключенного в барак. Он пробыл в нем несколько часов и успел рассказать друзьям о допросах.
Напряжение в лагере не ослабевало. Допросы в веймарском гестапо продолжались, и судьба подпольной организации зависела от стойкости арестованного. Григорий Екимов, являясь связным, знал очень многое.
Гестаповцы прижигали ему губы раскаленными углями, били резиновыми дубинками, вздергивали на дыбу. Но никакими побоями они не могли заставить его говорить. Тогда гитлеровцы, взбешенные упорным молчанием русского, применили усовершенствованную пытку. Они связали непокорного пленника и втолкнули его в так называемую камеру признаний.
«Камера признаний» – это продолговатый железный ящик, размером семьдесят на сто сорок сантиметров. Его заднюю стену составляли две трубы парового отопления. Они нагревали воздух в ящике до шестидесяти градусов. Брошенный туда человек мог выдержать не более пяти суток.
На третий день гестаповцы открыли дверь «камеры признаний», выволокли полуживого Григория и продолжили допрос…
Три недели нацисты пытали Екимова. Три недели подпольщики ждали начала массовых репрессий.
Ничего не добившись, гитлеровцы вернули в Бухенвальд умирающего Григория. Его было трудно узнать. На теле не оставалось места, где бы не было кровоподтеков и синяков. Подпольщики уложили героя в больницу. Узники-врачи старались сделать все возможное, чтобы спасти ему жизнь. Антифашисты различных национальностей с благодарностью отдавали Григорию лучшие продукты из посылок. В больницу приходили целые делегации узников и с восхищением смотрели на русского коммуниста. Ведь это благодаря его мужеству и стойкости Бухенвальд был спасен от массовых репрессий и убийств…