Страница 12 из 80
Но вопль Штерка слышали эсэсовцы из наряда наружной охраны. Они прибежали к месту расправы, выстроили русских и потребовали выдать зачинщиков.
Весть о расправе с ненавистным Штерком моментально облетела всю каменоломню. Тысячи узников, в знак солидарности с русскими, прекратили работу. Все с тревогой ожидали карательных действий. За убийство форарбайтера узников ждала жестокая кара. И группа русских, не выпуская из рук лопаты и кирки, готовилась дорого продать свои жизни. В этот напряженный момент нашелся смельчак, который в лицо охранникам заявил протест. Это был Василий Азаров. Он, не выходя из строя, заявил дежурному офицеру:
– Мы, русские солдаты и офицеры, требуем от криминальных заключенных, работающих надсмотрщиками и бригадирами, человеческого отношения. Мы заявляем протест и предупреждаем всех уголовников: если кто из бандитов тронет хоть одного русского, тот будет убит киркой или лопатой!
Коллективное выступление подействовало. Дежурный офицер, видя решительные лица узников, не отважился на массовую расправу.
Это была первая серьезная победа над зелеными. Комендант Бухенвальда, опасаясь бунта в концлагере, отстранил от бригадирства нескольких уголовников и сместил с некоторых административных постов наиболее рьяных бандитов.
Преступники стали ждать благоприятного момента, чтобы отомстить. И он наступил.
В Бухенвальд пригнали большую партию советских военнопленных – их было более двух тысяч человек. Их прогнали пешком чуть ли не через всю Германию. Измученные издевательствами и голодом, узники еле держались на ногах. Их загнали в отдельные бараки и оцепили колючей проволокой. Так был создан лагерь в лагере, который впоследствии получил название Малого, карантинного. Пленные оказались в двойной изоляции.
В первый же день, рискуя жизнью, немцы, чехи, французы начали устанавливать связь с русскими товарищами. Они провели в лагере сбор продовольствия – каждый политический отламывал от своего скудного пайка кусочек хлеба для русских братьев. Продовольствие с помощью советских военнопленных, прибывших раньше, удалось передать обессилевшим друзьям.
Все это проводилось в глубокой тайне. Но староста концлагеря уголовник Иосиф Олесс тут же состряпал донос.
Узнав о солидарности узников, комендант Бухенвальда пришел в ярость и объявил наказание: оштрафовал весь лагерь на три дня. Трое суток десятки тысяч заключенных не получали пищи. Но никакие меры не могли остановить сближение антифашистов самых различных национальностей.
Олесс на этом не успокоился. По его новому доносу ненавистных ему политических заключенных – шестьдесят два человека – отправили в штрафную команду. Никто из них не вернулся.
Зеленые снова подняли головы. Бандиты мстили политическим. Борьба внутри лагеря принимала открытые формы. Но зеленые при всем их старании не смогли вернуть утерянные позиции. На этот раз политические оказали им решительное сопротивление. Больница стала для зеленых самым страшным местом. Бандиты, вызванные туда, назад не возвращались. Они «неожиданно» умирали. Это обстоятельство не на шутку встревожило зеленых. Они догадались, в чем тут дело, но перед медициной пасовали. Разоблачить врачей они не могли. Не хватало элементарного – знаний. Наука была той областью, куда с отмычкой не влезешь.
И когда в комнату старосты вошел начальник хирургического отделения, заключенный Гельмут Тиман, Олесс насторожился. Его белесые брови сошлись у переносицы: политические зря не приходят…
Гельмут Тиман, плотный и рослый немец, с крупными чертами лица, прошелся по комнате и, убедившись, что они одни, остановился против Олесса. Недобро оглядев старосту, Гельмут начал разговор тихим, удивительно спокойным голосом, но каждое слово врезалось в уши старосты, и по широкой спине Олесса пробежала неприятная прохлада.
– Я пришел предупредить вас, уважаемый лагерэльтесте. Вы и ваши сообщники должны прекратить гнусные дела. Помните, что за каждого политического мы отправим в крематорий двух зеленых!
Олесс встал из-за стола. На его лисьем лице появилась сладкая улыбка:
– Неужели мы не сможем договориться? Мы, немцы, – великая нация и меж собой должны жить в дружбе.
– Мы разные немцы, – сухо ответил Гельмут.
Староста лагеря не спал всю ночь. Ворочаясь на соломенном тюфяке, бандит думал. Положение зеленых, если говорить языком Олесса, становилось «пестрым».
Решение пришло само собой. Утром Олесс вызвал к себе Трумпфа и Гроельца, своих верных помощников и телохранителей:
– Дела наши принимают неприятный оборот. Политические грозят. За каждого убитого нами обещают крематорий. В их руках, сто чертей, находится больница. А среди наших парней нет ни одного, который смог бы заменить политических медиков. Сегодня вечером надо собрать главарей. Хватит анархии! Отныне будем действовать сообща. Пора обломать политических!
К намеченному часу после вечерней проверки в двенадцатом блоке стали собираться бандиты. Вожаки зеленых приходили в одиночку и небольшими группами, приводили с собой двух-трех дружков – телохранителей. У всех на лицах любезные улыбки, а в карманах ножи. Зеленые враждовали между собой, и друг на друга имели «зуб», вели «счеты» и «завязывали узелки». Среди зеленых были уголовники разных национальностей.
Бандит Юшт, переступив порог блока, остановился, вытащил из кармана очки и водрузил их на длинный утиный нос.
– Салют Джонни-профессору! – Олесс, широко улыбаясь, поспешил ему навстречу.
Кличку «Джонни-профессора» Юшт заработал тем, что умел избиениями и надругательствами доводить жертву до сумасшествия. Его побаивались и зеленые. Эсэсовцы приходили к нему перенимать «опыт». Джонни-профессора сопровождали три мордастых парня. Он сел у окна, широко расставив острые коленки, и посмотрел на собравшихся с чувством полного превосходства.
Ганс-ювелир, «человек без особых внешних примет» – так писали сыщики крупнейших городов Европы об этом специалисте по изъятию драгоценностей – пришел один. Он уселся в углу и мрачно поглядывал на старосту лагеря. Олесс стоял спиной к «ювелиру» и, разговаривая с Трумпфом, почесывал нижнюю часть спины. Ганс ненавидел Олесса. Он помнил, как эти хищные пальцы вытащили у него из нагрудного кармана кольцо с черным бриллиантом. Теперь это кольцо было на пальце лагерфюрера Густа. Олесс отдал его Густу вместе с доносом, чтобы получить выгодную должность старосты лагеря.
Август Скауц, прозванный Громилой, пришел, блестя глазами и начищенными башмаками. Переступив порог блока, он осклабился:
– Ха, да тут свой народ! Только держи карманы крепче… – и, заметив Пауля Фридмана, шагнул к нему: – Приятно встретить землячков. А ну-ка, Черный Изверг, гони пачку сигарет.
Их сразу же обступили.
– Ребята, наше слово – закон. Сказал – сделал, проиграл – отдай. Заплатить карточный долг – это долг чести!
– Я же не в карты проиграл, – ответил Фридман, – и ты сам видел, что он умер.
– Нет, нет, умер после, – Громила призвал всех присутствующих быть судьями. – Давай в открытую. Мы с тобой поспорили. Так? На пачку сигарет. Дело было в каменоломне. Мы стояли наверху. Ты что сказал?
– Что могу ударом камня прихлопнуть политического, и прихлопнул. Ты сам видел.
– Но не с первого раза. Ты добивал его потом. Выходит проиграл. Гони пачку сигарет.
– От тебя не отвертеться! – Черный Изверг полез в карман и вытащил сигареты. – На и отлепись!
Скауц открыл пачку:
– Закуривай, ребята!
Поляк Була, с кривым боксерским носом и массивной челюстью, радостно, как старого друга, приветствовал Жоржа-боксера. Они друг друга знали давно по встречам на профессиональном ринге.
– Ты, видать, тренируешься? – сказал Була, щупая плечи Жоржа.
Жорж засмеялся и хлопнул Булу по спине:
– Я видел, как ты разминаешься.
– Разве это разминка? Вшивые политические хуже мешка – не успеешь ударить, он уже падает.
Одесский вор Соколов переминался с ноги на ногу рядом с Булой. Не понимая разговора, он кивал головой и улыбался. Его тонкие усики растягивались, а продолговатые глаза становились еще уже. Напарник Булы Поспешиш тупо смотрел на окружающих и молчал. Он привык больше объясняться руками, чем языком.