Спроси у Ясеня

– Уммм, – сказала Татьяна, сворачиваясь в клубочек.

– Вставай! – я потряс ее за плечи. – Пива хочешь?

– А шампанского не осталось? – спросила она не открывая глаз и переваливаясь на другой бок.

– Осталось, – сказал я, – но шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты.

– Я вполне сойду за первую категорию, – хвастливо заявила Татьяна и окончательно проснулась. – Гарсон, кофе в постель.

– Вот ты и попалась, аристократка! Гарсон – это официант в кабаке, кофе в постель он принципиально подать не может. И я, кстати, тоже не могу, потому что никакого кофе нет, а вот шампанское – пожалте.

Я открыл бутылку, и Татьяна с наслаждением хлебнула из горлышка.

– А я предпочту коньяку, – поведал я, точно так же из горла прихлебывая "Хэннеси", – один мой друг-писатель совершенно справедливо утверждал, что по утрам можно пить только "Наполеон".

– Мишутка, стоп! А как же ты будешь вести машину?

– Наивная девочка, разве ты не знаешь, что похмельный водитель гораздо страшнее пьяного. Наверно, осталась только одна страна в мире, где не разрешают садиться за руль после малых доз алкоголя. И наконец, неужели ты думаешь, что в обозримом будущем мне придется иметь дело с ГАИ?

– Не знаю, – сказала Таня и как-то грустно замолчала.

Я замолчал еще более грустно. Потом напыжился и сказал:

– А вообще, девочка моя, ты сейчас соберешься, оденешься и пойдешь на шоссе ловить машину. Так надо. Я оставлю тебе свой телефон, а ты оставь мне свой. Ладно?

– Хрен тебе, – ласково сказала Татьяна. (Она сказала еще ласковее, но я решил пощадить нравственность моих читателей).

– Я не могу тебя здесь оставить, – пожаловался я. – У меня очень важная встреча.

– А мне насрать на твою важную встречу, – сказала Татьяна (здесь я уже перестаю щадить нравственность моих читателей), – я люблю тебя и отныне буду любить всегда. И навсегда останусь с тобой вместе. Писатель, … твою мать!

"Хана, – подумал я. – Вот так мне, пожалуй, еще никто в любви не признавался. А может быть, я все еще сплю?"

И тут замигала сиреневая лампочка и загудел этот проклятый сигнал.

"О, Боже!"

– Татьяна, я сейчас буду разговаривать, так вот: тебя здесь нет. Ты поняла?

– Поняла, – ответила Татьяна, хлебнув еще немного шампанского.

– Ясень, Ясень, с добрым утром, вызывает Тополь.

Конечно, он сказал "прием", но, пересказывая наш исторический диалог, я позволю себе не употреблять это дурацкое слово. Здесь и далее. Поверьте, очень тяжело с похмелья говорить каждый раз "прием" – сблевануть можно.

– С добрым утром, Тополь, – вяло откликнулся я.

– Как самочувствие, Ясень?

– Нормально. Движемся прежним курсом.

– Ты один, Ясень?

– Почти. Со мной пятеро друзей с женами и двое слуг, но все пьяные в жопу, поэтому мы можем считать наш разговор конфиденциальным.

– Идиот! Прекрати паясничать. Пойми, наконец, уже настало утро. Она слышит нас?

– Нет, Тополь, она как раз пошла пописать.

Татьяна хрюкнула в ладонь, но Тополь, наверное, услышал и сказал:

– Брешешь ты все, Ясень. Тебе сейчас, конечно, хорошо, я понимаю. Наверно, принял уже. Но дело начинается серьезное. Пора включиться, Ясень. Иначе ты плохо кончишь.

– Кончаю я всегда изумительно хорошо, – самодовольно заявил я, но это была последняя шутка, я уже сам почувствовал, что хватит. – Слушаю тебя очень внимательно, Тополь.

– Ты …енно внимательно слушаешь! – Тополь сорвался на матюги, но в эфире что-то отчаянно заверещало, словно некий вселенский цензор вычеркнул из контекста площадную брань. – Ну, скажи, идиот, что я буду делать с этой твоей девкой?!

Я ответил холодно и зло, подчеркнуто разделяя слова:

– С этой. Моею. Девкой. Ты, Тополь. Ничего. Делать. Не будешь. Понятно?

И он почему-то вдруг сразу успокоился. Помолчал секунды три и начал говорить совсем о другом:

– Ты ехал в Заячьи Уши?

– Да.

– Ну, вот туда и поезжай.

– На "ниссане"?

– Нет, на лошади. Я буду ждать тебя возле твоего дома.

– И сколько вас там?

– Ну со мною, естественно, будут пятеро друзей с женами и двое слуг. Все – трезвые.

– Понятно. А ты знаешь, где мой дом?

– Я про тебя все знаю, идиот. И чтобы ты был там через полчаса. В экстренных случаях вызывай. Долгий завтрак и всякие утренние нежности экстренным случаем считать запрещаю. Опоздание без уважительной причины будет строго наказано. Все. Конец связи.

– И вот с такими людьми приходится работать, – сообщил я, повернувшись к Татьяне.

Она сидела какая-то совершенно потерянная и невидящими глазами смотрела в одну точку.

– Кто он? – спросила она.

– А вот этого тебе лучше не знать, – подыскал я эффектный ответ на ее незамысловатый вопрос. – И вообще, Танюшка, лучше уходи, честное слово, не ввязывайся ты в это дело, не надо. Они еще не знают тебя. Ты сейчас оденешься, поймаешь машину и уедешь отсюда навсегда. А если все будет хорошо (а все еще будет хорошо, Танюшка) я тебе обязательно позвоню. Договорились?

Она молча помотала головой.

– Уходи, – сказал я и выдал последний аргумент: – Ты можешь погибнуть.

– Наплевать. Я не брошу тебя. Я не могу тебя бросить.

– Что за детский сад, дурашка? Тебе же тридцать лет. У тебя дети есть?

– Неважно.

– Неважно? А что же тогда важно? Ты понимаешь, что мне нельзя помочь? Ты мне не сможешь помочь! Понимаешь?!

– Смогу, – оборвала она меня с такой уверенностью, что я вздрогнул. – Одевайся скорее, чудик. Мы же опоздаем.

Мы. Она сказала "мы". Она уже все решила для себя. И было бесполезно уговаривать ее, что-то объяснять, рассказывать чистую правду или наоборот красочно врать, придумывая киношные ужасы про ожидающуюся бандитскую разборку. Она сказала очень просто: мы опоздаем. И это подействовало. Я хлебнул из бутылки еще капельку и чисто ради выпендрежа надел давеча обнаруженные вместе с полотенцем новые трусы.

– Люблю после ночи любви надевать свежее белье, – прокомментировал я этот свой поступок.

– Можешь и джинсы новые напялить, – буркнула Татьяна.

– А что, есть? – удивился я.

– Валялись тут где-то… Да вот же они!

Я натянул новые "левиса" аккурат по мне и растерянно спросил:

– А мои-то где штаны?

– Не знаю, – зевнула Татьяна и невинно предположила: – Может, сгорели вчера в костре?

– Здорово мы, стало быть, нахрюкались, – ответил я.

В итоге не удалось найти ни одного предмета из моей вчерашней одежды. Но эта странность не показалась мне самой важной, тем более, что пистолет, нож и "набрюшник" с деньгами и документами были на месте. Некогда было думать обо всякой ерунде. И особенно некогда стало, после того, как роясь в багажнике в поисках новых носок и кроссовок, кои там, конечно же, нашлись, я снова наткнулся на давешний зловещий сверток. Внутренний голос подсказал мне: разверни. Это был все-таки "калашников". Укороченный десантный вариант. И к нему два запасных рожка. Я поднял все это хозяйство и переложил на сидение справа от водительского. Татьяна подошла, посмотрела, задумчиво провела тонкими пальчиками по стволу и спросила:

– Этот тоже газовый?

Вот это девчонка! Я обнял ее, прижал к себе на мгновение и прошептал:

– Пять баллов, как говорил один мой старый знакомый. Или у вас принято шесть? Но все равно я сдаюсь. Едем вместе.

А когда я завел машину, потихонечку разворачиваясь, вывел ее на шоссе и там остановил, по жигулевской привычке давая движку прогреться, Татьяна, севшая сзади, показала мне на часы.

– Сколько минут прошло после его звонка?

И я уже не удивился, услышав уверенный и пунктуальный ответ:

– Семь.

– За двадцать три минуты отсюда и до Ушей… Маловероятно. Но попробовать можно. Все-таки "ниссан-патроль".

Я сделал последний глоток, передал бутылку Татьяне, чтобы она ее убрала подальше, и дал по газам.

– Давай вернемся когда-нибудь на это же место, – предложил я, ностальгически глядя в зеркальце заднего вида.