Страница 3 из 7
Из толпы вдруг выскочила сказочно красивая девушка. Таких красивых я еще никогда в жизни не видел. Но уже в следующую секунду понял, что ее лицо мне знакомо. Некогда было подумать над еще одним противоречием. Девушка подлетела с криком «Молодец, Мишка!», крепко обняла, расцеловала, потом сняла с себя безразмерную пуховую куртку и со словами «Замерзнешь, дурачок!» накинула ее на мои плечи. Невозможно было представить себе что-нибудь теплее этой куртки! И я тут же вспомнил, что девушку зовут Анюта, что она у меня единственная и что я люблю ее.
– Пошли, – сказала Анюта.
Я улыбнулся ей, согласно кивнул, взял за руку. И вот тогда смутное подозрение внезапной тоненькой болью кольнуло в самое сердце.
– Погоди, я должен вернуться.
– Куда? – не поняла Анюта.
Но я уже бежал по утоптанному снегу в ту самую сторону, откуда пришел. Все мои соперники к этому моменту давно закончили дистанцию, корреспонденты и зрители разошлись, только по следам от лыж и можно было разобрать, где именно заканчивалась трасса. Я еще раз пересек линию финиша – теперь с другой стороны – и замер в недоумении.
Анюта стояла рядом. Она сочувственно и нежно гладила меня по щеке своею теплой ладошкой.
Нет, я не плакал. Я просто все смотрел и смотрел в безбрежную белую даль.
Не было там никакой лыжни. Вообще никакой.
Лыжня исчезла.
ПОДЪЕЗД
Большинство подъездов в девятиэтажках Мышуйска ничем друг от друга не отличаются. Собственно до такой степени не отличаются, что некоторые граждане, особенно по темноте и после пяти-шести кружочек пива заходят не в свои дома, да так и остаются до утра на лестнице, если какой добрый человек не пустит по знакомству в свою квартиру. Не мудрено, что при этом парадные двери все покорежены, стекла в них и на межэтажных площадках разбиты, лифты работают одышливо и натужно, лампочки не горят совсем. Под нижним лестничным маршем подсыхает как минимум одна дежурная кучка, лужи известного происхождения (впрочем, и неизвестного – тоже) можно встретить на любой высоте над уровнем земли, почтовые ящики раскурочены вдрызг, местами обуглены, а стены снизу доверху обильно усеяны доморощенными граффити, выполненными не столько в современной технике аэрозольного баллончика, сколько в более традиционной – углем, кирпичом, мелом, калом и всякой прочей дрянью, попавшей под руку.
Мышуйцы давно привыкли к подобному положению дел, примирились, притерпелись – до подъездов ли им, когда цены растут, погода скверная, дети-оболтусы жрут в три горла, и как от аванса до зарплаты дожить, не перезаняв десятку-другую, мало кто себе представляет. Зато в квартирах у горожан чистенько и красиво. Да, никто особо не шикует, импортной техникой здесь все углы не забивают, но мыть полы, подновлять обои и время от времени белить потолки считается хорошим тоном. А уж про окна никто и не говорит – их в Мышуйске моют не только весной и осенью, но и еще раза четыре в году, как минимум. Лучший комплимент хозяину – это войти в дом и спросить: «Ой! У вас что, стекло вылетело?» «Нет, – ответят вам, с пониманием улыбаясь, – это мы как раз вчера помыли!»
Конечно, встречаются среди жителей города и неряхи, но это скорее исключение, а большинство все-таки очень любит, чтобы дома было все прибрано и изящно расставлено.
Образцовой аккуратностью отличалась и семья Бертолаевых – Акулина, муж ее Прохор, трое детишек – Гаврик, Маврик и Настенька, да еще крупный пес дворянского звания по кличке Мопс. К модной нынче мелкой породе со сплюснутой мордой это благородное животное никакого отношения не имеет. Мопс – это просто сокращение от красивого имени Мопассан.
Акулина в тот вечер возвращалась с работы из родной поликлиники и уставшая от непрерывной ругани в регистратуре (что за день такой выдался?) с брезгливым раздражением представляла себе, как станет подниматься на свой восьмой этаж без лифта с тяжелой сумкой, перешагивая в неверном свете уличных фонарей через вывернутую на ступени помойку, через невиданно большое количество экскрементов, а главное через ужасные ошметки разодранной кем-то накануне собаки. В таком чудовищном состоянии их подъезд и лестница пребывали, пожалуй, впервые, и у Бертолаевой мелькнула даже странная мысль, уж не помыть ли лестницу хотя бы перед своей дверью. И не позвонить ли, наконец, в «Лифтремонт». Темнело по осеннему рано, погода выдалась сырой и ветреной. С продувного проспекта Летчиков Победителей Акулина свернула на тихую улицу Подзаборную и с радостью отметила, что фонари на ней хоть и через один, но пока еще горят. А вот и дом номер 28, то есть их дом... Каково же было ее удивление, когда обнаружилось, что весь первый подъезд сияет огнями, как новогодняя елка. «Неужели и лифт починили?» – боясь поверить, спросила сама себя Акулина.
Но оказалось, не только лифт.
Подъезд и внутри и снаружи сиял чистотой, словно офис коммерческого банка. Свежеокрашенная дверь улыбалась новыми никелированными ручками, исчезла куда-то вся грязь, все надписи, даже порезы на перилах и выщерблины на бетонных ступенях. Не хватало разве что ковровых дорожек, прижатых надраенными до солнечного блеска бронзовыми прутьями, и огромной хрустальной люстры, свисающей с потолка. Но стоило прикрыть глаза на секундочку, и все это великолепие возникало перед мысленным взором в мельчайших подробностях. А, открыв глаза, Акулина нисколько бы не удивилась, лицезрея вновь привычную грязь и разруху. Но нет! Чудеса дворцовые, конечно, примерещились, но аккуратность во всем была идеальная. Лифт медсестра Берталаева вызвала, заглянула туда, ахнула, с удивлением ощутила запах приятного дезодоранта, а потом в полной ошарашенности, забыв про набитую сумку в затекшей руке, поднялась наверх пешком. И все еще не могла поверить, что ремонт сделали за один день на всех этажах. Бертолаев встретил ее веселый и благостный, дети, которых никто не заставлял делать уроки, тоже верещали наперебой радостными голосами.
«Принял уже, мерзавец! – подумала Акулина, – С чего бы это?»
Но подумала как-то беззлобно и вслух ничего не сказала. А Прохор сам начал:
– Линушка, у нас же праздник сегодня!
«И точно: праздник», – подумала она, но на всякий случай спросила:
– Какой праздник?
– Дак ведь на заводе полувековой юбилей отмечали нашего пробочно-крышечного цеха. С обеда всех домой отпустили.
– А-а, – протянула Акулина. – Ну, давай тогда уж и вместе за ужином по рюмочке нальем. Анисовую-то из холодильника не выжрал еще, троглодит?
– Нет, только чуть-чуть отпил, – честно признался Прохор, сраженный такой благосклонностью.
Ну, а разомлев после еды с водочкой и оставив детей у телевизора смотреть мультяшки («Какие уроки, мать? Заработалась совсем – суббота завтра!»), вышли они вдвоем покурить на лестницу.
– Видал? – спросила Акулина.
И сразу поняла, что Прохор еще ничего не видал. Он вертел по сторонам головою и трезвел на глазах.
– Ничего себе! Когда ж они успели?
Прохор четко помнил, что с завода возвращались они вместе с Родионом, а Родион нажрался, как свинья, наверх ему очень тяжело было идти, настолько тяжело, что между пятым и шестым этажами, споткнувшись о разодранную собаку, Родька, бедный, упал, растянулся, потом встал все-таки, с усилием хватаясь за перила и вот тут уже начал блевать. А после, как водится, оклемался чуть-чуть и заявил, что в гости к Бертолаеву не пойдет, уж лучше домой – спать. На том они и расстались. А дальше Прохору почудилось, что он вот так сразу и оказался дома на диване. Ни как шел, ни как дверь открывал и раздевался, вспомнить не мог. Ну, что поделать, бывает! Хотя вроде и не столько выпил... Ну а потом проснулся, хлебнул чуть-чуть анисовой – тут как раз Акулинушка и пришла.
История как история. Вполне обычная, если б только не подъезд…
Бросили они окурки под ноги и пошли обратно к столу доедать салат и кильку в томате, да чайник ставить, но, едва закрыв дверь, не сговариваясь исполнили команду «кругом» и снова выскочили на лестничную клетку. «Ох, негоже в подобной чистоте мусор оставлять!» – подумали оба одновременно. Подошли к идеально чистой крышке мусоропровода, обшарили глазами все вокруг – нет окурков, словно сами собой исчезли. А ведь не было тут никого, не было, пять секунд же прошло, ей богу!