Монастырь

– Не знаю. – По мнению Лакшина это был лучший ответ.

– Тогда… Просто отпустите меня.

– Куда? На волю? Но это нелепо! Ты совершил преступление и должен за него ответить. Да и на воле, ты думаешь, тебя не найдут?

– Не пойму… Вы за кого?

– Хочешь честно? Только за себя. Ну, и за тех, кто мне нравится. А теперь для протокола. Ты признаешь себя виновным в том, что после неспровоцированного тобой нападения потерпевшего, осужденного Михайлова, ты, в порядке самозащиты отнял у него нож, и, в процессе продолжавшейся борьбы, случайно полосонул потерпевшего по горлу?

– Неосторожное? – Опасливо предположил Николай, не веря своим ушам. – 106-я?

– Превышение пределов необходимой обороны. – Уточнил кум. – 105-я помягче будет. Это – единственное, что я могу реально для тебя сделать.

– Спасибо. – Кулин потупил взор, чтобы майор не увидел в его глазах странной смеси недоумения и злорадного торжества. Бесконвойник, теперь уже бывший бесконвойник, никак не мог понять, почему начальник оперчасти так с ним миндальничает. Зек был готов ко всему, что его порежут блатари, что прапора будут его избивать до полусмерти, что кум будет на него орать, требуя признания во всех смертных грехах и вот, на тебе! Человеческий подход… Это было непостижимо.

Несколько минут, пока оперативник быстро что-то писал в протокол, прошли в неловком молчании. Игнат Федорович, выводя на бумаге суконные, штампованные фразы, недоумевал над своим поведением. Отчего он проникся к этому нахохлившемуся, как мокрая длинноносая ворона, зычку такой симпатией? Ведь он, когда увидал его, Кулина, окровавленного, с лезвием в руке, готов был выстрелить, чтобы списать все проблемы на «попытку к бегству». Но что-то удержало палец. И теперь, вместо обычного допроса, он сам подводит убийцу Крапчатого под самую легкую из возможных статей? Что с ним такое? Откуда в его циничной душе взялась эта гигантская трещина? Да, майор старался не очерстветь окончательно, но проявлять подобную мягкотелость было совсем не в его правилах.

– Вот. – Игнат Федорович подвинул Кулину исписанный лист. – Ознакомься и распишись.

Николай неловко взял бумагу, но, убедившись, что наручники мешают ее нормально держать, положил лист обратно на стол и углубился в его изучение. Там была версия событий Лапши. Кум не обманул, говоря, что выставит убийство превышением обороны. Если суд поверит этому протоколу, ему, Николаю, смогут накинуть, максимум, еще два года. Или того меньше.

Взяв скованными руками ручку, зек коряво расписался.

Дверь кабинета приоткрылась и в щель просунулась голова Вовы Тощего:

– Вызывали?

– Да. – Майор встал. – Отведи этого в девятую. В камере сними браслеты и отстегни шконку.

– Товарищ майор. Девятка же пустая. – Скроил непонимающую мину прапорщик.

– Знаю.

– И нары на день отстегивать не положено.

– Знаю. Ты сделаешь все это и передашь по смене, чтобы этого… Короче, чтоб с ним ничего не случилось. Он мне нужен живой и такой же здоровый, как сейчас! Все ясно?

– Так точно. – С явным неудовольствием прапорщик вошел в кабинет и уже там встал по стойке смирно.

– Исполняйте! – Приказал кум и отвернулся к окну.

– Ну! – Рявкнул Тощий. – Чего расселся!? Вперед!

Прапор провел Кулина по длинным монастырским коридорам. Они миновали несколько дверей, пока новый обитатель штрафного изолятора не оказался в своей камере.

Войдя в хату, Вова повозился немного с навесным замком, которым узкие нары крепились на день к стене, потом снял с арестанта наручники, и Куль остался один.

До ужина, состоявшего из тюхи с кружкой кипятка, Николай просто сидел на нарах. Передавая хлеб, Пятнадцать Суток строил зверские гримасы, которые Кулин понял как предупреждение об опасности. И точно, когда зек разломил тюху, оттуда высыпалось что-то весьма сильно напоминающее толченое стекло. Выковыряв острые осколки, арестант съел свой скромный ужин и, не дожидаясь отбоя, лег спать, вовсю пользуясь положением привилегированного заключенного.

Николай не знал, сколько он проспал, но разбудило его чье-то присутствие в камере. Он открыл глаза. Под потолком, вполнакала светила лампочка. Из зарешеченного окна под потолком несло ночной прохладой. А у двери стоял уже знакомый Кулину призрачный силуэт.

– Здравствуй, избранник! – Проговорила, как пропела Глафира. – Вот мы и встретились в последний раз…

– Привет… – Пробормотал зек, не шевелясь.

– Готов ли ты?

– К чему?.. – Хмыкнул Николай.

– К тому, для чего ты избран. – Весьма конкретно объяснила призрачная монашка. – Пойдем. У нас мало времени.

– А я думал, что призраки…

– Пойдем. – Настойчиво повторила Глафира.

– Куда? – Кулин ухмыльнулся и спустил ноги с узких нар. – Я, знаешь ли, еще живой…

– У тебя есть ключ. А здесь есть дверь…

Призрак чуть сместился и ее рука указала на часть стены. Рассеянный свет, исходящий от привидения, немного иначе осветил камень и теперь зек отчетливо увидел в этом месте уже знакомый ему крест. Знак и ключ входа в катакомбы.

Встав, Куль приблизил глаза к этому участку. Да, все точно. Крест, хотя и едва видимый. И все точки, на которые надо нажать на месте.

– Что же ты медлишь? Иди!

Глафира медленно проплыла сквозь камень. В камере сразу стало темнее.

Словно во сне, Николай вдавил в стену три точки. Те поддались нажатию и в тот же момент, ломая прикрепленные к ней нары, ушла в какие-то пазы потайная дверь. В темном коридоре, открывшемся за ней, был отчетливо виден ждущий Кулина призрак.

Треск ломающегося дерева переполошил охранников и когда Куль уже был в секретном коридоре, он услышал отборный мат и скрежет ключа в замке своей хаты. Но вертухаи не успели. Плита встала на место за мгновение до того, как краснопогонники ворвались в камеру.

– Иди за мной. – Еще раз сказала монашка и полетела по проходу. Вместе с ней перемещалось и световое пятно. Николай, чтобы не остаться в кромешной тьме, вынужден был броситься ей вслед. Погоня длилась недолго. Куль заметил, что путь их все время лежал вниз. Они спускались по винтовым лестницам, шли по узким, протиснуться в которые можно было лишь боком, щелям между слоями каменной кладки.