Нечаянная мелодия ночи

Он протянул мне веточку сирени. И мое дыхание остановилось. Так и должно было случиться. Сиреневое утро. Сиреневый запах. Белый легкий костюм. Широкие плечи. Умный проницательный взгляд. И – веточка сирени. Разве по-другому приходит первая любовь?

– Небось у нас под окном содрал? – кивнул на веточку мой добрый брат Игнат. И в одно мгновение разрушил идиллию.

Я свирепо на него посмотрела и тут же перевела уже нежный взгляд на гостя, осторожно приняв из его рук цветы.

– Какая чудесная, – я глубоко вдохнула сиреневый запах.

– Была чудесной, – поправил меня брат. – Теперь в домашних условиях она быстро скорчится, почернеет и накроется.

– У вас плохие домашние условия? – иронично спросил незваный гость. И мне понравилась его ирония.

– Наоборот, слишком хорошие для беспризорного цветка. Они привык к грязи, мокроте и солнечным ожогам.

Гость расхохотался во весь голос. И мне так понравился его смех.

– Ты такой же шутник, дружище.

– А ты такой же галантерейный зануда. Зато моя сестра изменилась, не правда ли?

– Да, стала красавицей – смущенно ответил приятель, явно кривя душой, поглядывая на мою лохматую голову, выглядывающую из-под пледа.

– Не-а, она просто слегка отупела. Видишь, какой у нее глупый взгляд.

Это было выше моих сил. И я, глотая слезы, заскочила в свою комнату. И закрыла ее на задвижку. И рухнула на диван, уткнувшись мокрым лицом в подушку. В эти минуты я ненавидела своего братца. Эти дурацкие шуточки, эти подленькие подколки. И только гораздо позднее я поняла, что этим нелепым шутовством он пытается меня защитить. От предстоящей боли, про которую он уже тогда знал.

Позднее, проводив своего приятеля, Игнат как всегда постучал в мою дверь. И виновато улыбнулся.

– Ты чего, Светик? Ревешь, что ли? Глупости все это! Ничего я такого не сказал… Ты же знаешь. Я всегда…

– Ты… Ты… Да, ты всегда! Всегда меня ненавидишь! А я тебя! Слышишь, я тебя тоже ненавижу, – я задыхалась. То ли от недостатка слов. То ли от их избытка. И в бешенстве стала колотить кулаками по груди брата.

Он молча ждал, когда я успокоюсь. И в его глазах я тогда впервые заметила грусть. И я успокоилась. И заплакала.

– Неужели это правда, Светик? – внимательный взгляд бегал по моему растерянному лицу. Мой брат понял, что я влюблена. И я не собиралась от него это скрывать. Я слишком долго ждала любви. И когда она явилась ко мне вот так, сиреневым утром, внезапно. Я никому не позволила бы ее отнять у меня. Потому что верила, что судьба является только тогда, когда ее не ждешь. Я еще не могла знать, что рок, бывает, является тоже внезапно. Тоже сиреневым утром и тоже в белом костюме.

– Неужели это правда, Светик? – Игнат повторил свой вопрос. И в его глазах по-прежнему прочитывалась плохо скрываемая грусть.

Я гордо встряхнула головой. Я много читала, что за любовь нужно бороться.

– И только попробуй мне помешать, слышишь? – сквозь зубы процедила я. – Только попробуй.

Игнат тяжело поднялся. Взялся за ручку двери. И, не выдержав, оглянулся.

– Только знаешь, Светик, – он запнулся. Я чувствовала, что он мне многое хочет сказать. Но я не желала его слушать. И он это понял. – Впрочем, через все нужно пройти.

И он безнадежно махнул рукой. Когда уже он плотно закрыл за собой дверь, я заорала.

– Но почему ты уверен, что меня ждет только плохое!

Мне никто не ответил. И мне стало страшно.

А уже спустя час мы как ни в чем не бывало болтали с Игнатом. И в его глазах не было грусти. И я решила, что это мне только показалось. Ведь Игнат не умел грустить.

– Ну же – еще, расскажи что-нибудь про него, – просила я.

Про свою первую любовь мне хотелось знать исключительно все на свете. Но Игнат ограничивался только бесстрастными фактами. Я узнала, что приятеля брата зовут Герман (какое редкое, красивое имя!). Его детская кличка – Космонавт, в честь второго космонавта планеты Германа Титова (какая мужественная профессия, для настоящих мужчин!). Он старше не только меня, но, как оказалось, и Игната на три года (какой привлекательно взрослый!). К тому же выяснилось, что он когда-то жил в нашем дворе и был самым красивым мальчиком (это только подчеркивает его совершенство!). Но я его не помнила. Потому что он уехал, когда мне было лет десять (как жаль!).

– Да, но почему он назвал меня моралисткой? Он же помнил меня совсем маленькой.

– Значит подслушивала под дверью! – Игнат погрозил мне пальцем. – Но это просто. Ты была маленькой, очень серьезной, с важным видом прогуливалась по двору в трусах и майке. И вежливо делала замечания всем местным хулиганам, приводя примеры из жизни достойных сказочных героев.

– И все считали меня сумасшедшей.

– Ну, если только чуть-чуть. А так – скорее занудой.

– А Герман?

– А ему уже было семнадцать и он имел право прижимать к стенке подъезда красивую девочку. Но ты и его решила наставить на путь истинный, прицепившись к несчастному. И так рьяно объясняя, что он продажный и девочкам нужно только дарить цветы и читать стихи, что он предложил мне кулек мятных леденцов за то, чтобы я тебя хорошенько отлупил. Ты уже тогда, в младенчестве в него влюбилась. Теперь я это понимаю.

– Да ну тебя, – я махнула рукой. – Лучше признайся, ты, конечно продался за кулек мятных конфеток?

– Ну, если чуть-чуть. Леденцы я взял, но лупить тебя не стал. Кстати мы вместе слопали эти конфеты. И долго пахли мятой. Правда, потом нас наказала судьба. У нас заболели животы.

– От обжорства, – добавила я.

– Не знаю, – пожал плечами Игнат. – Я склонялся к мысли, что конфеты были отравлены.

– Какого ты хорошего мнения о своем друге. Еще какие-нибудь гадости знаешь про него?

– Пожалуй, этим и ограничимся.

– Ну, пожалуйста! Ну, ты же про него много знаешь. Я чувствую! Я все выдержу!

– Не сомневаюсь. Но больше мне рассказывать нечего, – Игнат явно лгал. – К тому же ты теперь выдержишь любые пакости про любимого. И это еще придаст некий шарм его портрету. Но главное – я не собираюсь опускаться до сплетен. Ты должна сама все прожевать. А потому уже решишь проглотить или выплюнуть.

Я поморщилась. Мне не понравилась его метафора. Она так не соответствовала образу романтической первой любви.

– Но ведь ты и потом с ним встречался.

– Да так, – Игнат отвел взгляд. – Случайно. Пожалуй, несколько раз. Я только знаю, что он поступил в театральный.

– О Боже! – мои глаза загорелись. – Так он к тому же актер!

– Да, – неопределенно протянул брат. И я уловила нотки сарказма. – Он – артист… Знаешь, пусть он сам про себя все расскажет. Он же больше про себя знает. Пойдем сегодня вечером со мной в клуб.

К вечеру если меня и нельзя было сравнить с Афродитой. То где-то десятой от типичной тургеневской девушки меня можно было поставить. Коса уложена на затылке корзинкой (как у молодой мамы), легкое скромное платье в мелкий цветочек, едва прикрывающее колени,(старое мамино), маленькая светлая кожанная сумочка (тоже из маминой кладовой) и невинный потупленный взгляд, так похожий на мамин.

– Ах ты, Боже мой! – я видела что Игната душит смех. Но он пытался сдержаться. – Ну, если ты так хочешь… Хотя я думаю, ты ошибаешься.

– Мне плевать, что ты думаешь, – огрызнулась я, совсем не в духе тургеневской девушки. – И можешь ржать сколько угодно, если совсем идиот. Стиль невинности еще никого не отталкивал. Тем более это чистая правда.

И мне оставалось только хорошенько треснуть Игната маленькой сумочкой по голове. Но я мудро сдержалась.

– Слава Богу, что твоя детская влюбленность не отшибла чувство самоиронии. Но мне кажется твоему космонавту больше по вкусу девицы в звездолетных костюмах и тяжелых ботинках.

– Он не такой как все, чтобы следовать этому затасканному шаблону золотой молодежи. От которого уже всех тошнит.

Игнат рассмеялся и дружески меня обнял, но я чопорно отстранилась, взяв его под руку. Так мы и явились в клуб, где поигрывал на гитаре мой брат. На нас сразу же устремились явно недоуменные взгляды. Мы представляли собой любопытную парочку. Мой брат Игнат, в меру развязный и в меру веселый. Грубяе солдатские ботинки, рваные джинсы, длинная рубашка навыпуск и лохматые волосы. Вполне по стандартам рок-музыкальной жизни. И я. Абсолютно немодная. Этакая бедненькая скромняга. Почти деревенская простушка. В устремленных на меня взглядах читалась жалость, перемешанная с легким презрением. Конечно, в глазах этих разряженных по последней моде девиц и их жлобиских дружков я выглядела по меньшец мере полной идиоткой. И я удовлетворено хмыкнула. Это мне и было нужно.