Черные яйца

– Ты?

– Я.

– Пардон, пардон, господа, нельзя же так сразу – «трахаю»... Вы, милочка, такая юная, такая прекрасная... Как вас зовут? Маркиза? Вам же еще жить и жить, Маркизочка, – встрепенулась Анна Каренина.

– Погоди, бабуля, не встревай. Держись за стакан и молчи. – Застывшая в нижней точке книксена Маркиза неотрывно и зло глядела на Вавилова.

«Господи, какие же они все дети!» – подумала Анна.

– Ну, что молчишь, начальник?

– Ты еще на пол сядь. – Вавилов решил не поддаваться на дурацкие подначки.

Книксен, понимаешь. Из нижней точки книксена, если простоять в ней некоторое время, удобно перейти в стойку дракона.

Огурец сделал попытку сконцентрироваться. Маркиза, если ей вожжа под хвост попадет, такую акробатику может дать, что мало никому не покажется. Даже этому мажору. Хотя и крутой он. Реально крутой. Кстати, кто он такой, вообще? Работодатель Маркизин – стало быть, шоу-бизнес.

– Слышь, ты кто вообще-то, мужик? – спросил Огурец у Вавилова.

Книксен начал угрожающе перетекать во что-то, чему в китайской философии нет ни имени, ни названия. Похоже, что Маркизин книксен грозил закончиться ударом в точку ху-зна.

– Да я, как тебе сказать, брателло... «Как мучительно долго меня учили делать книксен – подумала Анна. – И насколько все это было бессмысленно... А эта девочка...»

«Центр тяжести, если она голову чуть откинет назад, сместится, – подумал Огурец. – И тогда она точно грохнется на спину. А если голову чуть вправо, то...»

Маркиза наклонила голову вправо.

Джинса потертая, клетчатая рубаха. Из нагрудного кармана вываливается мобильник, из штанов потертых, джинсовых, мелочь – пш-ш-шик! – никелированной речушкой потекла. И пачка сигарет – шлеп – из какого-то потаенного кармана.

– Ассс! – прошипела Маркиза. – Ассс!.. Сальто, двойное сальто, сальто заднее и снова в книксен. «Научилась держать себя, – подумал Огурец. – Не дерется теперь хотя бы. И то хлеб».

– Какая чудная вещица у вас, – тихо сказала Анна. – Чудная, просто чудная.

Маркиза сгребла ладошкой вывалившийся из-за пазухи кулон на тонкой серебряной цепочке и быстро спрятала его под рубаху.

– Фамильный? – спросила Анна.

– Ну, женщина, я вас умоляю, что вы, как глупая, – купленный.

Даже не оборачиваясь, Маркиза выстрелила последнюю тираду и тут же, посерьезнев, обратилась к Вавилову:

– Понял, какого дизайнера потерял?

– Я дизайнера потерял? – спросил Вавилов. – Я – потерял? Да у меня таких, как ты, знаешь, сколько было?

– Таких, как я, не было никогда, – уверенно ответила Маркиза.

– Очень может быть. А знаете, вообще, господа, чем я занимаюсь?

– Знаем. Леков стоял посреди комнаты. Когда он успел войти в гостиную из соседней комнаты, никто не успел заметить. Но он стоял – в той же грязной нейлоновой куртке, в джинсах-«варенках», вышедших из моды уже лет семь назад, переминался с ноги на ногу, пачкая ковер грязью со стоптанных скороходовских говнодавов.

– Слушай, – сказал Вавилов. – Я тебя знаю.

– Это замечательно, – осклабился в улыбке Леков. – Ты пожрать-то принес? А то я вырубился тут...

– «Пожрать»... Что такое – «пожрать»? Господи, да что это такое – «пожрать»? Разве это самое главное? Разве в этом смысл всего?..

– В этом, в этом, – заметила Маркиза. – Вот и Аннушка скажет. Правда, тетя Аня?

– Точняк, – уверенно сказала Анна Каренина.

– Да вы что? Да вы понимаете, кто... Что... Вавилов потянул из кармана свой мобильник. Постукал по кнопкам.

– Вахтанг? К «России» давай. Быстро. – И – этой невозможной гопоте: – Господа! Мне очень приятно было с вами тут, но я, пардон, поеду.

– Посиди, мажор, что ты, как неродной? Сказав это, Леков рухнул на ковер рядом с Маркизой, застывшей в выходе из книксена, задев ее локтем.

– Этой не наливать, – успел сказать Василек, умудрившись уйти от удара, – нога Маркизы прошла рядом с его головой.

– Гондоны вы, – обиженно сказала Маркиза, вставая. И Анне: – Слышь, тетя Аня, а фиг ли они такие? Давай вместе под поезд впишемся, а? А то тошнит меня от этих рыл. Я место знаю, где классно вписываться. На Рижской. Там и под мост можно. А ежели на природу захочется, на цветочки-листочки поглазеть, то и по насыпи можно пройти. Там кайф, на насыпи, кусты, блин, трава... Люди, не делайте стойку, я о другом... Нет, тетя Аня, честно. И уединиться можно. Напоследок. А? Как вы? У меня никогда таких вот, стареньких, не было. И в шелковых чулочках. А то, – Маркиза обернулась к Вавилову, – давайте этого чмошника заангажируем. Работодателя моего. Бывшего. Он у нас мастер вписывать. Вавилов, ты как? Поможешь двум уставшим дамам?

– Я не старенькая, девочка, – сказала Анна. Ее вдруг разобрала злость. Злость на самое себя. Quel diable! Parbleu! Mais pourquoi cette fille[29] так похожа на нее?

– Дура ты, Маркиза, – проговорил Леков, тяжело поднимаясь с ковра. – На хрена бабку обидела? Она же тебе добра желает. А ты – в заводки. – Он подошел к столу. – Чего тут у вас пожрать-то есть. О! Сардельки! Горяченькие! Супер!

– Слушай, ты, хендрикс хренов, ты гитару просил? Я тебе принес, – оборвал болтовню Вавилов. – Может, слабаешь?

– Да слабаю, слабаю, не ссы. Давай ее сюда.

Вот ведь скотина! Вавилов встал. Его качнуло. В голове шумело. «Вахтанга, скорее Вахтанга», – мелькнула мысль. Где эта долбаная гитара?

– Держи. Леков обтер жирные руки о штаны. Принял гитару.

Взвесил на руках. Внутрь деки заглянул. Пальцем изнутри поскреб.

– Ну и что? «Фендер» корейский, струны левые, гриф ведет, ты его на базаре, что ли, брал? Конечно. Где еще такое найти можно? Говно! Фанера, лак – не лак, лады – жестянка. Точно – говно, – уверенно сказал он.

Вавилов про себя усмехнулся. Ну-ну!

Оглядел собрание.

Молчаливый мужик уже отрубился, судя по виду. Дизайнер в ванной, оттуда звуки льющейся воды слышны. Старуха в кресле, впавшая в прострацию.

И он, Вавилов. А вечером – к мэру.

Такой компанией он побрезговал бы и в годы не шибко разборчивой юности.

– Ну и говно! – гегемон потряс гитару. Понюхал зачем-то. – Лаком пахнет, ишь ты, – поведал. – Но – говно.

И он, Вавилов, выходит, его тиражирует? Леков. Что-то смутно припоминается. Ах, да. Они же, вроде, трибьют выпускали. История была... Даже, вроде, замочили там кого-то? Он еще нагоняй устроил по приезде из Италии, так хорошо отдыхал, такая компания была – первый раз за много лет расслабился по-настоящему. Осина – он умеет отдых организовывать. Осинский – он на эти дела мастер. Хоть и склоняют его фамилию в России все кому не лень, а Осина – он Осиной и останется. Правильный человек.

Гегемон расстегнул куртку. Схватил гитару наперевес. И, как-то непотребно раскорячившись, попытался пропрыгать по гостиной а-ля Чак Бэрри. Врезался в стену номера. Повернул к Вавилову покрытое каплями пота лицо.

– Здорово, да?

И заржал-заперхал, донельзя довольный собой.

Куда Вахтанг запропастился?

Навешать этому уроду на прощание, что ли? Как только Вахтанг приедет. Под занавес, так сказать. Чтобы у пьески был достойный финал.

– Дай сюда, – сказал Вавилов бомжу. – И потянулся за гитарой. – Научу.

– Не суетись, Вавилов, – совершенно трезвым голосом сказал бомж. – Посиди. Водки вон выпей. Достала меня твоя суета.

Бомж мог. Бомж многое мог. Затянул для начала «Ой, то не вечер, то не вечер...» Чисто так затянул. Вавилову даже подпеть захотелось. Сразу.

– «То не ве-е-ечер... Мне ма-а-алым-мало спалось, да спалось...» – включился Вавилов на второй голос.

– На кварту вниз возьми, – заметила девка. Кажется, Маркизой ее зовут, или он ошибся?

– Как тебя звать-то, милая девица? – спросил Вавилов.

– Кварту выдержать не можешь, тогда в терцию, что ли, затяни, – тихонько сказала девка. А бомж все продолжал:

– «Е-е-сау-у-у-ул догадлив был... Су-у-умел сон мой разгадать, разгадать...»

29

Какого дьявола! Черт возьми! Но почему эта девочка... (фр.).