Страница 8 из 14
Вскинул руки к небу Хронос и сказал Луне прекрасной – «Как же я прожил так долго, и ни разу не заметил, что затмит красу любую Повелительница ночи! Ты прости меня за это, и позволь мне прикоснуться к белизне прохладной кожи, к теплой черноте волос. Обрати свой взгляд на землю, дай мне твой услышать голос, назови свои желанья, и исполню я любое».
Но слова – они не птицы, не смогли подняться в небо. Лишь бессильно опадали в пыль у Хроноса рапсанов. Поднял те слова охотник, их сложил обратно в сердце, что б они не потерялись, что б отдать своей любимой. И пошел к горе ближайшей, стал шагать по склонам к небу. Он поднялся на вершину, распахнул свое он сердце, взял слова любви в ладони, отпустил их – улетайте. Но слова – они не птицы, не смогли подняться в небо, Лишь бессильно опадали на камнях горы холодных. Поднял те слова охотник, их сложил обратно в сердце, что б они не потерялись, что б отдать своей любимой.
Огляделся и увидел, что стоит гора другая, что ее вершина выше, и укрыта хладным снегом. Усмехнулся лишь охотник, пошагал туда он прямо, не боясь каменьев острых, не боясь снегов холодных. На вершину вмиг поднялся, встал, расставив ноги крепко. Распахнул свое он сердце, взял слова любви в ладони, отпустил их – улетайте. Но слова – они не птицы, не смогли подняться в небо, лишь бессильно опадали в снег у Хроноса рапсанов. Поднял те слова охотник, их сложил обратно в сердце, что б они не потерялись, что б отдать своей любимой.
Огляделся, и увидел гору высоты огромной, что холодным льдом вершины облака рвала на части. Хронос только усмехнулся, зашагал к горе той сразу, не желая прерываться ни для сна, ни для питья. Он поднялся на вершину, облака швырнул подальше, распахнул свое он сердце и достал любви слова. Те слова увидел Ветер, засмеялся громогласно: «Как же смеешь ты, несчастный, ползать по земле рожденный, приносить слова такие Повелительнице ночи!?»
Поднял Ветер снег с вершины, поднял он пески пустыни, стал кидать в лицо умело, ослепляя и душа. Но схватил рукой могучей Хронос за волосы Ветер, сжал его в своих объятьях и давил до исступленья, за обиду отомщая. И в ответ взмолился Ветер: «Не души меня ты больше, нету в мышцах буйной силы, пощади меня, охотник, расплачусь я полной мерой.
«Отнеси меня на небо, отнеси меня к любимой, а не то тебя я брошу в глубину таких ущелий что вовек на свет не выйдешь» – так сказал в ответ охотник не устав сжимать объятья. И поднялся в воздух Ветер, Хроноса понес на небо. Вмиг поставил пред любимой, что красивей нет на свете. Распахнул охотник сердце, взял слова любви в ладони, протянул Луне прекрасной, Повелительнице ночи.
Так слова его пылали, что пришло, казалось, солнце, что пропали с неба звезды, на земле проснулись птицы, на горах весь снег растаял, и Луны прекрасной сердце запылало, словно факел.
Ветер был для них постелью, от любви чужой зверея. Много счастья подарила Хроносу с земли далекой за слова его живые Повелительница ночи. Обо всем в руках прекрасных позабыл земной охотник.
И, почуявши свободу, Ветер прочь умчал внезапно, хохоча и завывая. Рухнул Хронос вниз обратно, вмиг исчезло его тело где-то на земле огромной. Не смогли спасти героя слезы все Луны прекрасной, сердце чье гореть осталось в одиночестве на небе. Но не кончился на этом род погибшего героя, ведь рождаются на небе дети той любви великой, сыновья Луны прекрасной и охотника с земли.
Каждый месяц вдаль уходят, им не обрести покоя. Ищут в скалах, ищут в дебрях, средь снегов вершин высоких, средь глубин озер бездонных тело Хроноса, героя, что огонь любви великой смог зажечь в душе холодной Повелительницы ночи, матери их неутешной…
– Ты тоже уйдешь? – то ли спросила, то ли сказала Тхеу.
– Не знаю, – честно ответил я. – Не знаю.
4. Охотники на драконов
Вечернее мягкое тепло… Байкового одеяла…
Несколько минут я смотрел на серый потолок, потом сел на топчане, отодвинул занавеску. В соседней кабинке кто-то тихонько посапывал, за стеной негромко играла музыка. У окна, выходящего на бурую кирпичную стену, стоял обычный письменный стол, часы на нем показывали полдень.
Я встал. Дверь напротив стола немедленно открылась и в комнату заглянула светловолосая, чуть полноватая женщина.
– Проснулись? Может не будете торопиться, еще отдохнете?
– Да нет, спасибо. Все бока уже отлежал.
– Тогда присаживайтесь к столу, сейчас мы вас обсчитаем.
– В каком смысле?
– Ну, как… Сосчитаю, сколько вы нам должны.
Она присела на краешек стула, подтянула к себе калькулятор и принялась стучать по клавишам, поглядывая на мою карточку и шевеля губами. Деловая, просто жуть. Пока считала, всю помаду съела, только розовая каемочка осталась.
– Четыреста девяносто семь!
Неплохо. В полтора раза меньше, чем они предполагали, и почти втрое меньше, чем предсказывал Гриша.
– Прекрас-т-н-о… – язык внезапно заблудился во рту, и мне пришлось сделать небольшую паузу, прежде чем закончить вопрос. – В-в-и не видели моей куртки?
– Вон, на вешалке.
Я, почти не качаясь, но опираясь на стену, подобрался к парке, достал из кармана деньги.
– Вот, пожалуйста.
– Хорошо. Подождите минуту, я квитанцию выпишу.
– Жду.
– Вы чувствуете себя как? Нормально?
– Намного лучше, – я не смог подавить улыбки, – тут с вами наркоманом станешь…
Она оторвалась от писанины и бросила на меня полный нехорошего подозрения взгляд.
– Вы случайно не за рулем?
– Вообще-то я действительно водитель, но сегодня пешком. А что, моя профессия так ясно на лбу написана?
– Может, все-таки еще полежите?
– Нет, спасибо. Пойду.
На улице было серо и противно. По Фонтанке плыли окурки, обрывки газет, апельсиновая кожура и бесцветные осенние листья. Такими же тухлыми, черными и коричневыми листьями был усыпан и Летний сад. На статуи уже одели деревянные демисезонные пальто, Чайный домик закрыли на смену экспозиции. В небе, прикрывшись неизменной в Питере дымкой облаков, висело холодное северное солнце. Но город упорно не пускал зиму в свои стены, а выпавший тайком ночной снег перемалывался колесами машин и испуганно жался к тротуарам тусклой бурой слизью. От Невы тянуло чуть теплым, липковато-влажным ветерком.