Трезубец Нептуна

Атлантида накинул пиджак, освежил цветок кактуса и вышел в коридор.

Теперь предстояло составить план действий на время путешествия. В его обычных увлечениях на первом месте стояла текила, на втором – «объемка», а на третьем – женщины. Еще ему нравилась умная беседа, но таковая получалась только с опытными историками, а из историков на борту находился он один. Разумеется, можно было попытаться развлечь кого-нибудь из милых олимочек рассказами о своих путешествиях, но вот только эти очаровательные космонавтки вызывали у него желание почесать им за ушком или между раздвоенных рожков – и ничего более. На роль женщин они явно не тянули. «Объемку» вчера он успел освоить то полного желудочного отторжения и из всех доступных методик время провождения оставалась только одна – текила. Причем, насколько он помнил условия договора, этим живительным напитком его должен был обеспечить заказчик. Теплер Вайт.

Атлантида вежливо постучал в дверь соседней каюты:

– Вы позволите? – он распахнул дверь и вошел внутрь.

Первое, что Рассольников увидел, это обломки кровати, раскиданные по каюте. Второе – разложенные в углу постельные принадлежности.

– Если вы произнесете хоть слово, сэр Платон, – угрюмо предупредил сидящий у стенки толстяк, – я ударю вас по голове.

– Извините, – кивнул археолог и отступил обратно в коридор, где схватился за живот и тихо сполз по стенке. Если уж он был вынужден спать скорчившись, то каково пришлось миллионеру, с его ростом и комплекцией! Жаль, он не видел, как под этим жмотом, решившем сэкономить на билетах, рассыпается хрупкая олимовская постель!

Однако смех смехом, а дела делами. Придя в себя, Атлантида снова постучал в дверь каюты и вошел внутрь:

– Вы не подскажете, сколько дней продлится путешествие на этой колымаге, сэр Теплер?

– Двадцать четыре, – поморщился Вайт. Все эти двадцать четыре дня ему предстояло спать в углу, как домашней собачонке и ходить, склонив голову, чтобы не биться ею о потолок.

– Насколько я помню условия нашего договора, сэр Теплер, – не удержался от улыбки археолог, – вы обязаны все это время обеспечивать меня едой и выпивкой.

– Сколько угодно, – не понял всей глубины вопроса миллионер. – Берите все, что хотите, в здешнем буфете, сэр Платон, а сумму расходов пусть поставят в счет.

– Простите, сэр, – на этот раз Платону стало не до улыбок, – а где вы слышали про буфеты на коммерческих транспортниках? Вы вообще подумали, что собираетесь есть на борту?

– Ну, кухня здесь в любом случае быть должна, – не очень уверенно ответил Вайт.

– Сэр! – со злостью напомнил Рассольников. – А если эти разумные косули только сеном и мхом питаются, вы что делать станете, сэр Теплер? Травку жевать? Или кого-нибудь из экипажа пристукните и шашлык над костром зажарите? Вы хоть поинтересовались, что они едят, когда каюты снимали?

– Раз продали билеты, должны были позаботиться и о еде для нас, сэр, – попытался оправдаться толстяк.

– А зачем? Они их вдвое дешевле продали. Зато без «пансиона», – Атлантида покачал головой. – Ну что вы сидите, сэр Теплер? Вставайте, пойдем искать пищеблок.

Коридоры жилой палубы пустовали. Немного поблуждав среди одинаковых дверей, компаньоны спустились по аварийному трапу ниже этажом, и Атлантида навострил нос:

– О! Свежим сеном пахнет! Убей меня кошка задом, если там не кормушка для туземцев.

Пара поворотов, и через широко открытую дверь люди вошли в корабельную кают-компанию. Здесь заканчивался завтрак: пол тут и там усыпали пучки травы и отдельные зеленые листочки, мятые пластиковые стаканы. Несколько олимов вышли навстречу, а еще несколько приканчивали свою пайку, сидя за столами. В стандартный завтрак космонавта входил большой проволочный цилиндр, плотно набитый ароматной сушеной травой – олимы засовывали морды внутрь, прихватывая мягкими губами ароматные пучки и тщательно их пережевывали; и высокий пластиковый стакан полный какого-то зерна, смешанного с натуральным горохом – не отличить. Олимы время от времени засыпали себе в рот из стакана «пару глотков» и перемалывали их челюстями с убийственным скрежетом.

– Так я и знал, – кивнул Атлантида. – Вы что больше предпочитаете, сэр Теплер, сушеную люцерну или свежевымолотый овес?

– Бифштекс с кровью, сэр.

– Я тоже, – согласился археолог, – но боюсь, сэр, что употребление в пищу опытного моториста или пилота может пагубно отразиться на нашей дальнейшей судьбе. Ладно, пойду, попробую разговорить вон ту милую блондинку.

Олимка с двумя большими белыми пятнами на загривке стояла перед пультом в углу, задумчиво поводя острыми ушками и шевеля губами. Ее раздвоенные рожки обвивали у основания черные ободки, а бездонность больших черных глаз подчеркивалась рыжей полосой лежащего поперек остальной шерсти меха.

– Вы не поможете выжить двум уставшим от переживаний путешественникам, прекрасная леди?

Переводчик восторженно запищал, и Атлантида увидел, как раковины ушей повернулись в его сторону.

– Я сейчас отойду, – перевел полилингвист ее ответ.

– Ни в коем случае! – вскинул руки археолог. – Самим нам с этой аппаратурой ни в жизнь не разобраться! Мы умрем с голода раньше, чем…

– Плачу пять оболов, – вмешался в разговор подошедший Вайт, – закажите нам какое-нибудь жаркое.

Олимка вскинула черный носик, возмущенно пискнула и пошла в сторону.

– Скажите, сэр Теплер, – задумчиво пробормотал Атлантида, – а как вы отреагируете, если вам предложат на завтрак человеческую ногу и дюжину парикмахерских ушей, стушенных в собственном соку?

– Почему именно «парикмахерских», сэр? – не понял миллионер.

– А вы что, предпочитаете уши бухгалтеров, сэр?

– Какую мерзость вы говорите, сэр Платон! – возмутился Вайт.

– Не нравится? – поморщился археолог. – Тогда не забывайте, что мы находимся среди вегетарианцев, сэр. Олимы травоядные, а насколько я знаю историю, вокруг стад травоядных всегда обитают хищники. Олимов наверняка кто-то кушал на протяжении всей их истории, и они могут очень нервно отреагировать на намеки типа «бефстроганов».

– Что же нам теперь, голодными сидеть, сэр Платон?

– Если в их меню нет щавеля или хотя бы петрушки – то да, сэр.

– А хлеб у них есть, сэр? Самый обычный, простой хлеб?

По счастью, поясной лингвист исправно переводил в писк все их пререкания. Один из космонавтов, закончив еду, подошел ближе и постучал Вайта по поясу:

– Хлеб?

– Хлеб, хлеб, – закивал миллионер.

Олим махнул рукой, зовя их за собой. Они обошли вокруг всего корабля и остановились возле медицинского отсека, которые пахнут одинаково на всех кораблях вселенной.

– Хлеб, – указал олим на дверь и отправился по своим делам.

– Здесь? – не поверил Вайт.

– Ну разумеется, сэр, – махнул рукой Атлантида. – Хлеб! Лакомство для больных. Конечно, здесь есть хлеб. Идите, сэр, пропитание лежит на вашей совести.

Миллионер вошел в медотсек, и спустя пару минут вышел, красный от ярости, но с батоном хлеба под мышкой:

– Двадцать пять оболов! Да за эти деньги его самого можно целиком на вертеле зажарить!

– А чем они раны обеззараживают, вы не спросили, сэр? – с надеждой поинтересовался археолог.

– Хлоргексидином, сэр, – отрезал толстяк, и Атлантида понял, что спирта за дверью нет.

Они тут же по-братски разделили буханку – разломали пополам, и Вайт немедленно спрятался в своей каюте. Видимо, перспектива кормить компаньона хлебом по двадцать пять за буханку ему не понравилась, и он опасался, что Атлантида попросит добавки. Впрочем, Платону и самому мало нравилась перспектива двадцать четыре дня питаться одним и тем же, и он решил принять меры… Тем более, что больше делать на борту все равно больше нечего

Прежде всего, Рассольников занялся изготовлением теплостойкой посуды. Пластиковые стаканчики, которыми пользовались олимы, для приготовления человеческой пищи не годились – плавились при высокой температуре. Платон раскрыл клинок альпенштока, после чего взял бутылку из-под текилы, вытряс себе в рот последние драгоценные капли, а потом уложил ее на нижнюю, острую грань клинка и несколько раз с силой провернул. На стекле осталась глубокая борозда. Теперь осталось обмотать нижнюю часть бутылки краем одеяла, открыть дверь и с силой стукнуть горлышком об угол косяка: