Заговорщик

– Надеюсь, после бани-то найдешь, чем угостить? Не умрем с голодухи?

– Как можно, батюшка?! – округлила глаза Саломея. – Сей же час огурчиков да грибков принести могу, рыбки копченой, вина заморского поставить. Погреб полон, токмо и ждет, кто его раскроет. А пока паритесь, и курочек запечь успею, и селедочки почистить, и ветчины зажарить.

– Ну, так беги, собирай. Мужики со мной все голодные.

Оставшись один, он прошелся по запорошенным снегом доскам, пристукнул каблуком. Стало обидно: только налаживается все вокруг, краше становится и богаче. Две дочки растут, жена красавица, дворец в Москве и княжестве обустроились, люди, поместье… И вот те на – погибать пора.

Умирать Андрею совсем не хотелось. Остро, обидно, до слабости в коленках. В душе постоянно билась надежда – что нет, не получится ничего. Не послушает его царь, не поверит в грамоту, или заплатят ливонцы положенную дань. Не будет войны – и не придется умирать. Но отступать Зверев не желал. Его стране требовался выход к Балтике – и он сам, сразу, был готов заплатить за это жизнями. Хоть и чужими. Что же изменится, если среди прочих окажется и его собственная жизнь? Не боишься посылать за Калинов мост других – нечего тогда и самому отнекиваться.

Правда, другие обреченные ратники пока не знали о своей грядущей смерти. Они всего лишь двинутся в обычный, привычный для детей боярских поход. Судьба открылась лишь одному.

– Ничего, – Андрей притопнул по новенькой мостовой и решительно направился к дому, – детям останется. Будет, где разгуляться.

Первые трое суток в Москве пролетели незаметно. Хлопоты по дому, который требовалось пробудить к жизни, визиты к князьям Воротынскому, Шаховскому. Хозяев, правда, в столице не оказалось, дворня о госте потом доложит – но ведь время ушло. Златоглавую от края до края быстро не обойдешь. Еще день Андрей подарил братчине. В гостеприимном доме дьяка Кошкина, как всегда, обретались несколько побратимов сына боярина Лисьина, которые с удовольствием осушили с ним братчину, запив пиво петерсеменой и закусив свежей волжской белорыбицей. До самого рассвета друзья что-то обсуждали, строили планы, выпивали за их осуществление, но на следующий день Андрей так толком и не вспомнил – чему же они посвятили столько времени?

У князя Друцкого, похоже, хлопот обнаружилось не меньше, поскольку заявился он не на третье, а только на пятое утро. Обнял вышедшего навстречу хозяина, прошелся кругом, молодцевато притаптывая каблуком по струганным доскам, крякнул:

– Славно! Надобно и мне так застелиться. – И без всякого перехода продолжил: – Государя нет в Москве. Он ныне в Александровской слободе обосновался.

– Знаю, – кивнул Зверев. – Мне о том боярин Кошкин пожаловался.

– Едем?

– Прямо сейчас?

– А чего медлить, Андрей Васильевич? Рано не поздно. Коли послы нас обгонят, лет пять о недоимках бесполезно будет напоминать.

Зверев секунду поколебался, потом громко распорядился:

– Пахом! Вели коней седлать! Пару ребят с собой возьми, остальные пусть по дому помогут. Вина романейского испить не желаешь, Юрий Семенович, пока суть да дело?

– Не стоит, Андрей Васильевич. Знаю я, как это случается. Чарку выпить, маненько закусить, чуток поболтать, после застолья отдохнуть… А там, глядишь, и сумерки. Не стоит.

– И то верно, – признал Зверев. – Тогда извини, я один отлучусь. Оденусь в дорогу, серебро прихвачу.

Несмотря на спешку, родственники отъехали со двора только через час, – пока холопы седлали лошадей и укладывали в сумку дорожные припасы, Андрей выбирал, какие одеяния достойно надеть к царскому двору, чтобы не уронить княжеского достоинства, а что удобнее носить в дороге и в ожидании аудиенции. Ведь все, им взятое с собой из дома – ныне сохло, постиранное после долгого пути. А разыскать среди множества сундуков и шкафов дворца те, что берегли именно его тряпье, без жены оказалось не просто. Потом все это еще требовалось уложить, увязать, приторочить… Так до полудня и прособирались.

Наверстывая время, отряд сразу за воротами перешел на рысь. Холопы мчались впереди, обгоняя повозки и разбойничьим посвистом разгоняя медлительных смердов. Возле яма в Щелково они переседлались, перед Раменским еще раз, но, как ни торопились, дотемна все равно не успели и остались ночевать на постоялом дворе возле зажиточного Павловского посада.

Дальше тронулись еще до рассвета и через два часа въехали в пределы истинной столицы нынешней Руси.

За пять лет, прошедшие с последнего визита князя Сакульского в Александровскую слободу, она выросла почти вчетверо. Причем, в отличие от большинства русских селений, пригороды начинались не с грядок и сарайчиков, а сразу с постоялых дворов, обнесенных крепким высоким тыном. Издалека казалось, что уже за версту от новеньких темно-зеленых куполов Успенского и Троицкого соборов стоит настоящая городская стена.

Однако в начале улицы не имелось не то что ворот, но и простой стражи. Перейдя на шаг, князья стали пробираться по запруженному проулку между идущими встреч друг другу телегами. В отличие от Москвы, праздношатающихся горожан здесь почти не было – только тяжело нагруженные возки, озабоченные ремесленники, спешащие с тяжелыми мешками или кофрами, и бабы, несущие в корзинах купленную для семьи снедь. На полпути к кремлю – назвать иначе окруженную рвом белокаменную слободу язык не поворачивался – уже слышался стук топоров, поскрипывание кранов и веревок. Вокруг резиденции государя продолжалось бурное строительство.

У ворот слободы гостей ждал сюрприз: четверо монахов, опоясанных саблями и опирающихся на прочные островерхие рогатины, сторожили вход на новенький мост, перекинутый через такой же юный, свежевырытый ров, берега которого до зимы не успели покрыться травкой и теперь скалились сквозь снег оставшимися после лопат мерзлыми глинистыми зубцами. Увидев всадников, божьи дети тут же перекрыли копьями проезд. Лица их были бородаты, суровы и решительны.

– Князь Сакульский и князь Друцкий к государю поклон свой принесли. Уважение выказать, думами своими поделиться, – спешился перед монастырской стражей Андрей. – Кто у вас за старшего?