Царь муравьев

– А в реанимацию не надо?

– Не надо, нет показаний.

Зря я сказал, что мне все понятно. На самом деле я так и не понял, пахнет от девушки парфюмерией или же тем самым специфическим ароматом. Но сразу решил, что в реанимации, где сегодня снова дежурит Володя, делать ей нечего. А вдруг у нее именно особенный запах, и он сразу позвонит этим двум пиджакам? Вовсе мне не хотелось, чтобы за девушкой пришли оперативные работники. Помнил я, как радовался Валяев, что Игорь Варенцов умер. Радовался он, радовался, точно говорю. Я решил положить девушку в свое отделение и понаблюдать. В конце концов, ко мне даже претензии предъявить нельзя – обоняния у меня нет!

Сделали рентген, мои предположения о переломах оправдались. Наложили гипс, сделали УЗИ – повреждений внутренних органов не обнаружилось. Отправили пациентку на второй этаж, в хирургическое отделение. И тут я крепко задумался, как лечить больную. Анализы у нее были неплохими, о переливании крови или плазмы речи не шло, но вот нужно ли лить внутривенно какие-то препараты? По идее – да, и много чего, но я боялся, что с ней может случиться нечто подобное тому, что произошло с Игорем. И не рискнул, назначил только внутримышечные инъекции и поставил в нос трубочки, подводящие кислород.

За ночь я подходил к девушке пять раз, и с каждым разом она выглядела все лучше. Давление нормализовалось, дыхание стало ровным, пульс наполнился. В сознание она, правда, не пришла, но тут я ничего сделать не мог – нужно было дождаться утренней консультации невропатолога, и при необходимости сделать томографию мозга.

В семь утра я счел, что мой хирург-сменщик уже восстал от сна, и не будет наглостью позвонить ему домой. Я позвонил и поменялся сменой. Он согласился, в тот день у него были проблемы то ли с кошкой, то ли с собакой, в общем, с какими-то животными. И таким образом, я остался в больнице еще на сутки. Я не хотел уходить от своей пациентки, тянуло к ней меня как магнитом. Я хотел полностью уточнить диагноз и убедиться, что с ней все будет в порядке.

Такой вот я добросовестный и заботливый врач, не всем такие попадаются.

В полвосьмого утра, перед тем, как сдавать смену, я сидел рядом с девушкой и держал ее за руку, гладил тонкие холодные пальцы. Пользовался беззащитностью пациентки, любовался ее бледным лицом. Ну точно мой идеал. Кому-то девушка показалась бы слишком худой, но вы уже знаете мои вкусы. Короткая мальчишечья стрижка, волосы темно-русые, с отдельными прядями, выкрашенными в розовый цвет. Большой рот, тонкие и бледные губы, нос средней длины, совершенной прямой формы (терпеть не могу курносых!).

Девушка вздохнула, открыла глаза и села в постели – так быстро, что я едва успел опустить руку. Одеяло свалилось вниз, оголив приятного размера грудки с розовыми сосками. Она посмотрела на меня, глаза ее оказались василькового цвета. Взгляд ее плыл, расширенные зрачки дрожали, она находилась в заторможенном состоянии.

– Вы в больнице, – сказал я, упреждая сакраментальный вопрос: «Где я?» – Вас привезли ночью, у вас сотрясение мозга и несколько переломов, вам надо лежать.

Я мягко уложил ее обратно. Она не сопротивлялась, только беззвучно двигала губами, пытаясь что-то сказать. Я придвинул ухо к самым ее губам и услышал:

– Пить…

Я снова усадил ее, поднес стакан с водой, она выпила половину его через соломинку – медленно, минуты за три. Все это время я придерживал ее за голую спинку, и не скажу, что мне было неприятно. Потом легла снова.

– Как вас зовут? – спросил я.

– Женя… Евгения.

– Как вы себя чувствуете, Женя?

– Голова болит… Очень… – Из глаз ее вытекли слезы и я аккуратно вытер их марлевой салфеткой.

– Что с вами произошло? На вас кто-то напал?

– Ничего не помню…

– Скажите мне вашу фамилию.

– Степашина.

– Не родственница, случаем, нашего бывшего премьер-министра? – я улыбнулся.

– Нет.

– Скажите мне телефон ваших родственников, мы позвоним им.

– Не помню…

– Ладно, вспомните позже. Вы лежите, Женя, вставать не пытайтесь – упадете. Я пойду смену сдавать.

– Вы вернетесь?

– Да, обязательно. Вернусь очень скоро.

– Вы мой доктор?

– Да. Дмитрий Андреевич.

– Дмитрий Андреевич… – она заговорила чуть громче. – Пожалуйста, не говорите никому, что я здесь.

– Ну, голубушка, это невозможно! – я развел руками. – Все уже знают, что вы здесь.

– Кто – все?

– Как кто? Сестры, санитарки.

– А милиция знает?

– Знает, конечно. Вас нашли на улице, избитую, без документов. Милиция туда тоже наверняка выезжала.

– Наверняка или точно?

– Понятия не имею, не интересовался.

– Дмитрий Андреевич, не звоните в милицию, очень прошу.

– Хорошо, не буду звонить, – заверил я.

Я знал, что не позвоню. Хотя была вероятность, что оперативники могут появиться в больнице, чтобы задать девушке вопросы, но вряд ли это случится раньше, чем через пару дней, до того, как пациентка полностью придет в себя.

– Спасибо… – слабый шепот.

– Не за что.

Дальше все шло вполне обычно: Евгении сделали компьютерную томографию, потом ее проконсультировал невропатолог, сказал, что ничего страшного, за пару недель оправится, я пошел оперировать и проторчал за столом четыре часа. Затем навестил Женю, осмотрел ее еще раз, помял ей животик и остался доволен. Во-первых, животик был что надо, моей любимой плоской формы, во-вторых, ничего в нем не болело. Девушка шла на поправку раз в пять быстрее, чем было положено нормальному человеку. Ей уже выдали сорочку и халат, она дошла до туалета и обратно, поддерживаемая санитаркой. При таких темпах выздоровления через три дня в больнице ей будет делать просто нечего. И это хорошо, потому что через три дня закончится отпуск у Лебедева, он выйдет на работу и унюхает, что Женя – из тех, кем интересуется УВД.

Я уже не сомневался в этом, но Евгению, само собой, не спрашивал, боялся спугнуть. Мне хотелось не только вылечить ее, но и продолжить общение с ней после больницы. А она упорно отказывалась говорить о том, что с ней произошло, где она живет и есть ли у нее родственники. Видно было, что она хочет побыстрее сбежать, но возможности для этого пока не представлялось.

Тем не менее поговорили мы вполне душевно. Случилось это в одиннадцать вечера, когда я развязался с делами, умудрился поспать три часа в ординаторской, и наконец обрел толику свободного времени. Больные к тому времени угомонились и перестали бродить по коридору, в отделении установилась тишина. Я заглотил таблетку валерьянки, чтобы унять предательское волнение, взял упаковку зефира, коробку хороших шоколадных конфет, апельсинов, бананов и винограда, пакет сока – этого добра у нас хватает, больные дарят регулярно. Коньяк и портвейн тоже имелись в запасе, но я не стал их трогать – никогда не пью на работе. И пошел в изолятор.

Изолятор в нашем отделении – небольшая палата на одного пациента, самое место для тет-а-тета. Женя не спала. Перед сном ей полагалось вкатить успокоительного, но я не назначил – сами догадываетесь, почему.

Она сидела на кровати, обняв руками ноги и положив подбородок на колени, огромные глазищи блестели в свете ночника. В сердце у меня кольнуло – не мог я видеть ее спокойно.

– Как голова, не болит? – спросил я участливо.

– Ничего, уже почти не болит.

– А рука как? – я осторожно дотронулся до забинтованной и загипсованной руки.

– Все нормально.

– Хочешь чаю с конфетами?

– Очень хочу! – призналась она с неожиданной горячностью. – Я ужасная сладкоежка, могу зараз целую коробку слопать.

– Сейчас организую.

– Ой, спасибо!

Я принес горячий чайник и заварку. Она накинула халат и, кажется, даже причесалась (женщины всегда найдут способ привести внешность в порядок). Я убрал с тумбочки медицинский инвентарь и разложил на ей принесенную гастрономию.

– Вы такой хороший, Дмитрий Андреевич! – сказала Женя. – А почему вы еще не дома? Уже поздно.