Ночь полководца

Николай допил чай, откинулся на спину и заложил за голову руки. Высоко в небе тянулись облака — полупрозрачные, похожие на перья, оброненные какой-то фантастической птицей…

Двоеглазов замолчал, устраиваясь спать. К огню подошли за кипятком новые люди, и там раздавался голос Рябышева, повторявшего свой краткий рассказ:

— Я фрица с одного выстрела взял… Приложился с колена и — взял. Обыкновенная вещь…

В стороне по дороге тряслись телеги со снарядами в длинных ящиках, прошла, сохраняя равнение, рота автоматчиков… Навстречу ей брели в тыл легко раненные… За ними показались первые пленные немцы: семь человек в голубоватых шинелях шагали в затылок друг другу… И бойцы на полянке, поднявшиеся, чтобы лучше рассмотреть их, увидели Колечкина, замыкавшего шествие. Он был обвешан автоматами, но шел легко, перекинув через руку плащ-палатку… Громкие голоса приветствовали летчика, и он, узнав товарищей, свернул с дороги вместе с пленниками. Уланов вскочил и побежал им навстречу. День неожиданностей, видимо, только начинался, суля впереди необыкновенные вещи.

— Хальт! — глуховатым тенорком скомандовал летчик, и немцы разом остановились.

Николай и все, кто еще не спал, обступили их. Колечкин в порванной куртке, в галифе, лопнувших на коленках, направился к костру и спокойно занялся чаем.

Пленные стояли навытяжку, и бойцы, подошедшие вплотную, внимательно разглядывали врагов, с которыми только что сражались насмерть. Николай был, пожалуй, разочарован видом пленников — грязных, промокших, с изуродованными страхом лицами… Слишком явное выражение боязни вызывает обычно не жалость, а раздражение, поэтому бойцы хмурились… Они испытывали недоумение оттого, что в их руках находились существа, повинные в стольких преступлениях, но избегнувшие справедливой кары. Сумрачное чувство поднималась в солдатах, не знавших, что же, собственно, им делать со своими врагами, убивать которых было уже поздно.

— Думаю фрицев на самолет обменять, — проговорил Колечкин. — Как считаете, дадут мне машину за семерых арийцев?

— Должны дать, — уверенно сказал Николай.

— Неказистые они больно у тебя — могут и не дать, — пошутил кто-то.

Услышав, что судьба пленников разумно определилась, бойцы повеселели, почувствовав облегчение.

Закусывая, Колечкин рассказывал, как в атаке он отбился от батальона и долго искал его впереди, в лесу. Немцев он обезоружил после недолгой перестрелки, убив двоих, после чего остальные сдались… Летчик посоветовал охотникам отправиться на поиски фрицев, так как их разрозненные группки еще бродили в окрестностях.

— Достиг своей мечты, товарищ, — сказал Двоеглазов. — Опять теперь летать будешь…

Николай обвел взглядом лица товарищей, как бы спрашивая: «Ну, а вы чего хотите?.. Требуйте самого невозможного — сегодня исполняются все желания!» И словно в ответ на приглашение Николая послышался возбужденный голос Рябышева:

— Кулагин фрица достал! — Прокричав, солдат осекся, точно лишившись голоса.

Это и в самом деле становилось похожим на чудо: сегодня каждый получал то, чего хотел. Бойцы торопливо повскакали с мест… По дороге мимо них действительно шел не спеша Кулагин, ведя пленного с завязанными на спине руками. Кулагина окликнули, и он также свернул на полянку.

— Дайте покурить, — негромко сказал он, приблизившись.

— Что же ты его сразу не кончил? — спросил боец, подавший свой кисет.

— Куда торопиться? — ответил Кулагин. Он казался спокойным, но руки его дрожали, свертывая цигарку.

Немец — худой, невысокий, с черными влажными глазами — испуганно прислушивался к непонятной речи… Пилотки на нем не было, свалявшиеся волосы на узкой с залысинами голове лежали редкими прядями… Бойцы посматривали на пленника и отворачивались, догадываясь о том, что ему предстояло.

— Комиссар где? — спросил Кулагин.

— Спит комиссар, — с сожалением ответил Двоеглазов.

Петровский встал, подошел к Кулагину, но ничего не успел произнести.

— Я за этим немцем скоро год как охочусь, — сказал солдат, не глядя на Петровского. — Я по горелой земле скоро год хожу… Я на человека стал непохож… Что, ты меня агитировать хочешь?..

Петровский помолчал, рассматривая свои сизые пальцы.

— Я тебя агитировать не буду, — начал он. — Только нерасчетливо так поступать…

— Очень расчетливо, по-моему… — сказал Кулагин, не поднимая глаз.

— Нет, невыгодно. Ты погляди, здесь еще пленные есть… Ты, что же, у них на виду немца кончать будешь?.. Ну, а если кто убежит, своим расскажет… Фрицы нам тогда сдаваться не будут…

Кулагин ответил не сразу, видимо, поставленный в затруднение.

— А я его в лесок отведу, — проговорил он, наконец, и посмотрел на Петровского белыми глазами.

Кто-то из бойцов коротко засмеялся и смолк.

— Битте! — шагнув к немцу, сказал Кулагин и показал рукой. — Битте! — повторил он, беспокойно улыбаясь.

— Я… я… — пролепетал тот с преувеличенной готовностью.

Они двинулись, и бойцы молча смотрели им вслед. Немец часто оглядывался на ходу и, спотыкаясь, забирал вкось… Кулагин шел, втянув голову в плечи… Было что-то жалкое в его ссутулившейся фигуре, в заляпанной грязью шинели, коробившейся на спине.

— Озлобились люди за свое горе… — проговорил Двоеглазов, сурово взглянув на семерых пленников Колечкина.

Они сидели все вместе, тесной группкой, также обратив лица в сторону ушедших. Вскоре те скрылись в зеленоватой ряби орешника.

Бойцы прислушивались, не отвечая Двоеглазову; даже Рябышев перестал улыбаться. Прошла минута, другая, но выстрела, известившего бы о том, что с немцем покончено, не раздавалось… Напряжение, с которым солдаты ждали, становилось все более тягостным, потому что жестокая ненависть Кулагина казалась способной на страшные вещи… Николай не выдержал и, наклонившись к Двоеглазову, — он представлялся ему добрее других, — тихо сказал:

— Пойдем туда… Пусть скорее стреляет.

Двоеглазов только покачал головой.

— И мстить — беда, и не мстить — беда, — проговорил Рябышев печально.

— А ты думаешь, как? — строго спросил Двоеглазов.

Бойцы опять замолчали, глядя на кусты орешника: там, в желто-зеленом, весеннем дыму молодой листвы, происходила казнь. Вдруг, раздвигая головой ветки, оттуда появился немец… Он спешил, часто озираясь, и, добежав до костра, остановился, обернувшись назад. Николай заметил, как бессмысленно быстро шевелились пальцы его рук, стянутых веревкой… Потом появился и Кулагин. Он медленно подошел, держа в опущенной руке винтовку.

— Развяжи его кто-нибудь, — сказал Кулагин устало, сел и отер всей ладонью лицо. — Не могу лежачего! — растерянно проговорил он.

— Голубчик! — закричал Двоеглазов. — Ах ты, голубчик мой! Русский человек!

— Рука не поднялась, понимаешь… — со стыдом и болью сказал Кулагин и лег лицом на траву.

Двоеглазов потоптался над ним, потом подскочил к немцу.

— Какой человек из-за тебя мучается! У, изверги! — крикнул он. — Убивать вас мало!..

Пленный отшатнулся, и Николай со злостью матерно выругался… Это прозвучало у него так неумело, что бойцам стало неловко за юношу.

Было уже далеко за полдень, когда командир полка майор Николаевский разбудил Лукина. Майор прискакал на коне и торопился ехать дальше.

— Казак! Казак! — восклицал он, любовно оглядывая комиссара. — Хоть и профессор, а казак.

Старший политрук стоял перед ним босой, без ремня, торопливо шаря по карманам в поисках очков.

— Красиво дрались… Очень красиво дрались… — повторял Николаевский.

Такой же высокий и худой, как Лукин, он держался с подчеркнутой прямизной старого строевого офицера. Черные гусарские усы его топорщились на сухом, длинном лице… Коротко, в нескольких фразах, он рассказал, что бой протекает успешно и противник прижат к Лопата, разлившейся также и в немецком тылу.

— Без тебя фрицев купать будем, — закончил майор, перейдя на «ты», свидетельствуя таким образом полное одобрение действиям Лукина. — Там их две дивизии окружены… А податься им некуда…