Страница 16 из 16
КОНТРАПУНКТ
ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ
Почему трехлапая собака вызывает больше сочувствия, чем одноногий человек? Вид больной обезьяны терзает душу сильней, чем нищая старуха, ковыляющая в магазин за буханкой хлеба. И ведь нельзя сказать, что животных мы любим, а людей – не слишком. Себя-то уж наверняка любим больше всех собак и обезьян, сколько их ни есть. Ребенок смотрит сериал «Никки», рыдает, видя раненого дельфина, из последних сил рвущегося на свободу. Спустя полчаса этот же ребенок лупит своего сверстника – завалил на землю, уселся сверху и тычет кулачками в замурзанную физиономию побежденного.
Мы нервные, как бешеные голуби. Скандальные, как зайцы весной. Хрюкаем, ржем, рычим. Мы видим в зверях – людей, вот и сочувствуем. А в людях мы чаще всего людей не видим.
Разве что в зеркале.
– Старший лейтенант Шенбелид!
Точно определить источник звука не получалось. Акустика помещения создавала впечатление, что в комнату кто-то вошел и расхаживает, не торопясь, из угла в угол. Старший лейтенант Шенбелид, для друзей и непосвященных – Гив-барабанщик, вскочил с тахты, вытянувшись по стойке «смирно».
– Ваш рапорт удовлетворен. Собирайтесь, машина ждет во дворе.
– Ты подал рапорт? – удивился гитарист Заль.
– Ага, – кивнул барабанщик.
Лицо его от плохо скрываемого возбуждения покрылось капельками пота. Гив не ожидал, что рапорт так быстро пройдет все инстанции.
– Ты не летишь на Михр?
– Нет.
– Устал? Нервный срыв?
– Я в порядке. Просто я не хочу в этом участвовать.
– Почему?
– Оставь его в покое, – прервал гитариста Бижан. Сегодня, с самого утра, он большей частью молчал. Даже когда Гив с Залем уселись играть в нарды, азартно вскрикивая в особо яркие моменты партий, Бижан следил за игрой, не проронив ни слова. Не насвистывал любимый мотивчик – «Дождь в Кохен-деже»; не бурчал, что хочет есть, а до обеда далеко.
Таким он обычно становился перед началом сложной операции.
– Нет, командир, пусть он скажет: почему? – гитарист категорически не желал угомониться. – Если на что-то намекает, пусть скажет прямо! А то взял моду: рапорты тайком подавать…
– Угомонись, Заль. А ты, Гив, иди. По возвращении я тебя найду.
Трубач почувствовал странную двусмысленность сказанного и добавил, снимая напряжение, повисшее в воздухе:
– Закажем ужин в «Розе ветров». Вино, цыплята, плов с чечевицей… Помянем наших, кто не долетел. Сейчас не получилось, так, чтоб по-человечески – значит, отквитаемся. Ты иди, тебя ждут…
– Ага, и партию доиграем! – могучий «йети» долго сердиться не умел. Он с сожалением посмотрел на доску, где, по мнению Заля, ему светила победа, а Гиву – разгром. – Нарды просто так бросать нельзя, на середине. Удача задом повернётся.
– Я не слишком суеверен, – улыбнулся барабанщик.
Он лукавил. Он был очень суеверен. И знал, что нарды – древний символ неба, где движутся фишки-звезды. Дюжина гнезд на каждой половине доски – двенадцать месяцев стандарт-года, деление доски на четыре части – четыре сезона… Гив мог перечислить до двух десятков таких вот символических зависимостей. Он впервые в жизни оставлял партию недоигранной, и нервничал.
Но выбора не оставалось: Гива ждала машина.
Спустя шесть минут, с сумкой на плече, он подходил к лифту. Неприятно чувствовать себя предателем. Особенно, если ты – самый молодой в группе майора Хезервана, больше известного как Бижан Трубач. Барабанщика откомандировали в группу после гибели предыдущего ударника. Для легенды требовался музыкант ритм-секции, а у Гива Шенбелида за плечами были восемь лет музыкальной школы по классу ударных.
И пять лет Эрдеширского высшего командного училища по специальности «командир подразделения особой разведки». Он до сих пор смеялся, вспоминая о вступительных экзаменах: вехд-ар (сочинение), унилингва и три дополнительных языка (на выбор сдающего), физкультура. Сочетание требований для будущего разведчика выглядело исключительно комичным.
Ага, вот и лифт.
Больше всего на свете он хотел бы остаться. Но миг, когда на «Нейраме» объявился лидер-антис Нейрам Саманган, усопший, оплаканный и прославленный – в облике слюнявого идиота, который хочет манной кашки… Что-то сломалось в душе Гива. Давно лишенный иллюзий, он вдруг понял: всему есть предел. Он один раз встретил живого покойника. Хватит.
Второго раза не будет.
Пусть умалишенного антиса ловят другие. Из благих побуждений? – допустим. Из соображений гуманности? государственной безопасности? – ладно. Лейтенант Шенбелид написал в рапорте: прошу предоставить мне краткосрочный отпуск для восстановления сил. А следовало бы написать: в связи с тем, что я не верю в ваши благие побуждения. Ни капельки не верю. Я помню слезы полковника Сагзи, когда он смотрел на воскресшего Нейрама. Это были слезы стыда. Значит, полковнику есть, чего стыдиться.
Значит, остальное – без меня.
– Доброго огня!
У входа ждали братья Хушенги. Они встречали группу Бижана в космопорте. Смуглые, скуластые, как большинство тирян, братья подчинялись лично сатрапу Пиру. Они даже приходились сатрапу какой-то дальней родней; впрочем, как и полковник Сагзи.
– Хочешь жвачку? – спросил младший, мерно двигая челюстями.
– Мятную?
– Абрикосовую.
– Хочу.
Старший вытряхнул из надорванной пачки себе на ладонь желтую горошину. Без замаха швырнул Гиву: тот поймал жвачку на лету и сунул в рот. Вкусно. С кислинкой. И освежает. Надо будет купить в городе, про запас.
– Пошли.
Снаружи стоял мобиль с открытыми дверцами. Гив бросил сумку в салон и, забираясь следом, почувствовал слабое головокружение. Это от жары, подумал он. Выйди из дома с кондиционерами прямо в летний зной – у кого хочешь голова закружится.
Он улыбнулся и умер.
Хушенг-старший, только что отравивший лейтенанта порцией фортоксина, сел за пульт управления мобилем. Хушенг-младший помог трупу опуститься на сиденье: так, что даже следящие камеры не зафиксировали бы признаков неестественности. Потом младший разместился бок-о-бок с покойным барабанщиком; жук сложил крылья, стал кашалотом – и ринулся прочь от дома.
Смерть есть зло. Жизнь – огонь и пламя, смерть – пепел и зола. Даже ближайшим родственникам покойного не рекомендуют прикасаться к «угасшему» мертвецу. Но братья Хушенги ставили долг службы превыше всего. Оба прошли спецкурс насасаларов – мойщиков трупов, приобретя соответствующие навыки, а вскоре и удостоверения членов Цеха могильщиков. Это плохо сказывалось на внутреннем огне, зато позволяло без помех справляться с деликатными поручениями начальства.
Долг требовал жертв, и получал их.
– Я записал партию, – сказал в глубинах здания гитарист Заль, выключая микро-планшет. «Йети» потянулся, хрустнув суставами, и откинулся на тахту. – Вернется Гив, доиграем.
Бижан кивнул, насвистывая «У моей девочки дурной характер».
Гитарист знал, что означает этот сигнал.
«Молчи и будь осторожен.»
– Я здесь, мой консул, – сказал Тумидус.
Рамка, укрепленная на стене капитанской каюты, наполнилась млечностью опала. По матовой белизне шли разводы, легкая рябь. Помехи быстро исчезли, изображение стабилизировалось. В рамке, очень похож на собственный портрет, появился Тит Макций Руф: императорский наместник на Квинтилисе, в прошлом – второй консул Октуберана.
– Как здоровье, гард-легат? – спросил он.
– Спасибо, я вполне здоров, – Тумидус позволил себе легкую иронию. – За исключением одной мелочи: я больше не легат. Я в отставке.
Наместник пожал плечами.
– Так ведь и я давным-давно не консул. Время идет, мы меняемся. Линия защищена?
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.