Зубы настежь

Я съежился, чувствуя желание поднять несуществующий воротник. Уже поздняя осень, а у меня, как у большинства, одежда только зимняя и летняя, а межсезонье стараюсь проскользнуть половину в летнем, затягивая как могу, а половину уже в зимнем, делая вид на улице, что прибыл из Норильска, где зима давно в разгаре…

Впереди раздался негодующий крик. Трое подростков ухватили женщину, прижали к забору. Один деловито задирал ей платье, второй с довольным гоготом ухватил ее за грудь, третий неспешно расстегивал пояс на джинсах.

– Мерзавцы! – кричала женщина. – Подонки!

Парни гоготали, один посоветовал деловито:

– Мадам, Чак Норис в этих случаях рекомендует расслабиться и постараться получить удовольствие.

– Мерзавцы!

На меня никто не обратил внимания, я вроде бы двигался мимо, а крутые парни хватали женщин и насиловали прямо на центральных улицах. Разобщенный и униженный народ боялся поднять глаза, все торопливо мимо, и я как все…

– А ну оставьте ее!

Голос мой был злой, я сам удивился, но мое тело уже шагнуло в их сторону. На меня в недоумении оглянулись все трое. Даже женщина перестала кричать, а только всхлипывала и смотрела большими испуганными глазами.

Один из тройки, в черной куртке и с голыми руками, весь в наклейках, нашлепках, змейках, с серьгой в носу, сказал гнусаво:

– Ты что, мужик?.. Смерти захотел?

А второй ухмыльнулся, в его руке щелкнуло, блеснул нож. Глаза без злобы, но с интересом смотрели в мое лицо. Я сжал зубы и пошел на него. Потеря работы, вечное унижение, да поди они все пропадом…

Красная пелена застлала глаза. Я ударил, кулак угодил в твердое. Самому стало больно, ударил еще и еще, неумело, но в ярости, слышал крики, потом меня ухватили за плечо, женский голос закричал в самое ухо:

– Хватит!.. Хватит!.. Опомнись, герой!

Я тряхнул головой, меня всего трясло, я ж никогда не дрался, даже в детском садике избегал, а тут зубы стучат, не могу остановиться, все во мне двигается, весь в огне, а вдоль улицы мелькают трое теней, все шатаются, один прыгает на одной ноге, второй хромает, за всеми тремя по асфальту блестят темные полоски.

Женщина тряхнула меня сильнее:

– Да опомнись же! Они ж вовсе не хотели драться. Это мразь, все на испуг… ты их чуть не убил!

Мои зубы лязгали так, что едва не откусил язык:

– Ж-ж-жаль…

– Что?

– Что не убил…

Ее лицо было бледное и встревоженное. Круглые глаза всматривались в меня, на миг стало не по себе, у женщины в каждом глазу по два зрачка, и все четыре даже при этом скудном свете не расширились, остались крохотными как следы от булавочных уколов.

– Вот ты каков, – сказала она уже спокойнее. – Ты… не совсем из этого мира.

– Ты тоже, – огрызнулся я.

Она насторожилась:

– Почему так думаешь?

– Современная бы в самом деле расслабилась, ну и…

По ее губам скользнула слабая улыбка:

– Я в самом деле… скажем, провинциалка. Нравы вашего мира… гм… для меня слишком нервные. Но и ты, как зрю, не совсем из этого мира.

– Да, – согласился я. – Не совсем. Но тут уж ничего не поделаешь.

– Разве? – спросила она загадочно. – Ты помог мне, а я в благодарность могу… если хочешь, конечно, отправить тебя в мир, который тебе больше понравится.

Что ж, и в провинции мог найтись воротила из бывших обкомовских работников, что купил с десяток дворцов на Сейшельских островах или на Багамах. Здесь его дочка вышла неосторожно погулять, я ей помог, вот он на недельку бы меня в благодарность… Не задумываясь, я сказал почти весело:

– Хочу!.. Но что для этого надо?

Она произнесла совсем тихо:

– Да ничего… кроме твоего желания. А оно есть, зрю…

С ясного ночного неба ударил гром. Ослепляюще блеснула молния. Я закрыл глаза, но и перед опущенными веками, как на фотопленке, остались эти крыши с изломанными водосточными трубами, фонарный столб с тусклыми часами, мальчишка под аркой с застывшей у самых губ баночкой пива…

ГЛАВА 2

В пятки снизу лягнуло. Колени слегка подогнулись, словно я спрыгнул со ступеньки. Разгибаясь, я инстинктивно прикрылся рукой от яркого солнца. Во все стороны распахнулся зеленый простор широкой лесной поляны. Я стоял как дурак, по колено в цветах, поляну окружают толстые деревья, за ними виднеются еще и еще. Воздух странно свеж и чист, словно здесь только что прошел теплый летний дождь.

Я в лесу был всего дважды в жизни, друзья-идиоты затащили на так называемую вылазку в подмосковный лес. Никогда не забуду чувства дискомфорта в диком месте, где под ногами вместо привычного асфальта прогибающееся месиво из прошлогодних перепрелых листьев, по стволам деревьев ползает всякая дрянь, скребя лапами, на каждом листке пресмыкается что-то голое и противное, а то и вовсе отвратительно мохнатое.

Но этот лес странно прекрасен и чист, словно его успели подготовить к визиту президента. Стволы толстые, с чистой, словно вылепленной руками скульптора рельефной корой, ветви высоко, красиво изогнутые. Листья успокаивающе шевелятся под движением теплого воздуха от земли, а сама земля сухая и твердая. По ней чуть двигаются взад-вперед яркие ажурные пятна солнечных лучей.

На дальний край поляны падает широкий столб солнечного света, и в середине этого сверкающего луча переступает с ноги на ногу… огромный белый конь!

Внезапно всполошенно закричали птицы. Я уже слышал их некоторое время, но, слишком потрясенный, не обращал внимания на вопли, только краешком сознания отмечал, что здесь еще и пернатые, но сейчас по телу пробежала дрожь, я напрягся, ибо это не просто птичий гам, а крики на что-то или кого-то, что ломится через кусты, чересчур огромное, чтобы напасть и заклевать…

Я инстинктивно оглянулся, конь далеко, да это и не троллейбус, я только в него умею запрыгивать в последний момент, а треск приближался. Кусты распахнулись, прямо на меня вылетели двое оборванных мужиков, злых и с перекошенными лицами. В руках длинные ножи, которыми разделывают рыбу.

– Вот он! – закричал один.

– Наконец-то! – выдохнул другой. – Как хорошо… он не успел… меч…

– Только бы не дать… до корчмы…

Они бросились на меня, застывшего и перепуганного до свинячьего визга, до обморока, на самом же деле я драться не умею и не люблю, только в кино сладострастно сжимал кулаки да представлял, как изничтожаю, а то нападение, из-за которого я здесь, вообще что-то нелепое…

Оба уже были передо мною, когда я, вспомнив кое-что из инструкций для беззащитных девушек, внезапно скорчил страшное лицо, это называется ошеломление, затем приготовился пронзительно завизжать…

Но нападавшие и так отшатнулись от моей гримасы. Я тут же пугливо ткнул одного кулаком в лицо, почему-то боли в руке даже не ощутил, зато нападавшего отшвырнуло обратно в кусты. Второй замахнулся ножом, я заверещал, но голос мой сорвался на какой-то страшный рев. Несчастный пугливо замер, я ударил наотмашь, а сам повернулся и стремглав бросился к коню.

Конь повернул голову в мою сторону, в пасти зеленая ветка, челюсти равномерно двигаются, хруст, ветка медленно исчезает в мощной пасти, словно ее рывками подает лентопротяжный механизм. Я едва не помчался к спасительному седлу, вон даже поводья висят приглашающе, но все же вспомнил, что на коне ездить не умею… Сзади почудился свист летящего ножа, я в страхе оглянулся.

Один из нападавших недвижим на месте, а второй, зависнув в кустах, барахтается, как раздавленное животное. Вместо лица кровавая маска, красные струи текут обильно, оставляя на грязной рубахе широкие алые следы. На моих глазах он с трудом перевернулся, на четвереньках уполз в кусты. Ветки двигались, указывая, что торопливо удаляется по прямой.

Я невольно опустил взгляд на свой кулак. Размером с детскую голову, тяжелый, как валун, на суставах желтые мозоли. Да и вся рука втрое толще моей, чудовищно вздута мышцами, перевита толстыми жилами. Запястье плотно охватывает широкий железный браслет, с внутренней стороны толще, там широкая щель. В желудке стало холодно и пусто, когда я понял, что сюда надо ловить лезвие падающего мне на голову меча, потом некий поворот, рывок, и вот уже меч вывернут из пальцев нападающего…