Возвращение Томаса

Томас не дал договорить, поднял, прижал к груди.

– Спасибо, дорогой Конрад. Спасибо. Как вы догадались, что мы едем… да еще этой дорогой?

Конрад взглянул на Олега, на лице борьба чувств, сказал с неохотой:

– Ваш дядя, благородный сэр Эдвин, каким-то образом увидел.

Томас тоже покосился на Олега, в глазах замешательство, то ли поблагодарить, что научил родню такому важному в защите замка свойству, то ли вознегодовать, что проложил для его родни дорогу в ад на вечные муки.

– Э-э, спасибо, Конрад. Но, как видишь, у нас все благополучно.

Конрад спросил с беспокойством:

– А почему остановились? Ваши кони не настолько устали, чтобы не донести до замка… Что за кони, что за кони! На них хоть в преисподнюю…

– А мы откуда? – буркнул Томас и махнул рукой. – Просто мой друг, вы его уже знаете, любит размышлять именно под деревом. Вот и остановились, чтобы помыслил.

Конрад оглянулся, на суровом лице воина отразилась несвойственная людям в доспехах глубокая задумчивость.

– Тогда ему лучше отсесть под ясень?

Томас ехидно оскалил зубы.

– Я предлагал. Но ему все равно. Этот бесчувственный гад не против Христа или Пречистой Девы, он… хуже того – к нашим святыням… равнодушен! Что может быть отвратительнее? Ладно, дорогой Конрад, спасибо за спешку, мы слышали, как вы гнали коней. Возвращаемся в замок!

Один из рыцарей спрыгнул и бросился к подаркам Аттилы, желая почтительно подвести коня сюзерену, но жеребец так взглянул на него огненным глазом, что неустрашимый рыцарь заробел и остановился. Томас, деликатно не замечая смятения рыцаря, церемонно подвел коня к Яре, хоть и не королева, но все равно благородная дама, она красиво поднялась в седло, а когда разобрала поводья, Томас вскочил в седло своего коня.

Олег уже в седле, спину жжет жар соблазнительного тела Лилит, она прижалась всем телом, с любопытством рассматривает закованных, как в стальную скорлупу, мужчин. Конрад выслал вперед двух на самых быстрых конях, те умчались, весело вскрикивая и настегивая без всякой нужды.

Олег с тревогой посматривал на багровое от гнева лицо Томаса. Желваки вздуты, челюсти время от времени лязгают, как падающая железная решетка ворот замка, а дыхание все чаще и яростнее. Он все еще там, разговаривает с бароном Огденом, выслушивает оскорбительный отказ утвердить его королем и, как всегда, запоздало находит самые лучшие и достойные ответы.

Обе встревоженные женщины тоже не знают, как быть в такой ситуации, когда после самой величайшей из побед герою, прошедшему ад и рай, здесь, на грешной земле, плюют в лицо и заявляют, что он недостоин королевского трона, на который сами только что усадили!

Вдруг он ощутил, что уже не слышит свирепого дыхания рыцаря. Повернулся, Томас уже спокоен и безмятежен, щеки нормального цвета, ветерок легонько перебирает белокурые волосы, взгляд ясен и чист, в седле чуть покачивается в такт конскому шагу, а только что сидел, словно весь из железа, изготовившись к таранному удару.

– Томас, – сказал Олег озадаченно, – Томас… ты как, здоров?

– Уже да, – ответил Томас ясным голосом.

– Э-э, – промямлил Олег, – а до этого…

– Искушение, – ответил Томас коротко.

– Искушение?

Томас кивнул.

– Но я его одолел.

Олег поерзал в седле, не зная, как поделикатнее коснуться опасной темы, вдруг да рыцарь снова придет в ярость, спросил осторожно:

– Искушение властью?

Томас ответил легким голосом, в синих глазах отражалось безоблачное небо, такое же синее и чистое:

– Наверное. Просто вспомнил слова нашего полкового прелата, что неприятности, особенно большие неприятности, – это знак уважения со стороны Господа Бога.

Олег посмотрел на него внимательно, всерьез ли рыцарь несет такую ахинею, спросил все так же осторожно:

– А какое же тогда неуважение?

– Удача, – ответил Томас ясным голосом. – Когда на голову сваливается счастье, когда случайно находишь клад, когда вдруг все в жизни получается… это и есть неуважение со стороны Господа Бога. Такие люди не заслуживают Его внимания, Его заботы. Ведь каждый несет крест по своим силам, не знал? Слабый несет крест из прутиков, совсем никчемный вообще глазеет в стороне, и только избранных Господь испытывает, посылая им беды, суровые испытания, им вручает нести самый тяжелый крест…

Он умолк и дальше ехал, глядя вдаль чистым просветленным взором, с покоем в душе и готовностью к этим самым новым суровым испытаниям и бедам. И вид настолько гордый, что Олег едва не напомнил язвительно про самый смертный грех – гордыню, но смолчал, здесь это в самом деле самая что ни есть добродетельная гордость со всей стойкостью и праведностью.

Женщины тоже повеселели, хотя и не поняли причины. Олег подумал, что, если им даже все подробно объяснить, вряд ли поймут. Яра из той страны, где герой, какой бы подвиг он ни совершил, тут же садится «жить-поживать да добро наживать», Лилит тоже не поймет, для этого надо быть не просто христианином – большинство из них просто так христиане, все вокруг христиане, вот и мы тоже, – лишь Томас шел в Святые Земли освобождать Гроб Господень, так что сокровенные истины христианства у него врезаны глубоко в сердце… что и выказал вот сейчас, удивив таким нестандартным и непонятным даже для большинства «простых» христиан пониманием.

– Томас, – проговорил он в задумчивости, – а ведь ты… как ни странно, прав.

Томас медленно повернул голову в его сторону, голубые глаза облили холодным презрением.

– Почему «как ни странно»?

– Мысль глубока, – признался Олег. – И объемна. Не рыцарской голове такую вместить.

Томас сказал с надменностью высокорожденного:

– Что не поместится в одной голове, уместится во многих. Нас шло освобождать Гроб Господень двадцать тысяч человек, и все сердца бились в унисон, нас окрыляла одна вера, одна страсть, одна мечта! Тебе этого не понять… язычник.

Олег кивнул, чуть отодвинул коня и даже приотстал, продолжая рассматривать молодого рыцаря во все глаза.

Родовой замок Мальтонов выступил на фоне синего неба суровый и грозный. На стены высыпал народ, в воздух взлетели шапки. Чуть позже поднялась решетка, запирающая вход, вниз с приличествующей медлительностью пошел подъемный мост.

Рыцари придержали коней, Томас и Яра поехали впереди, Олег скромно держался сзади. Рыцари поглядывали на него с нерешительностью: о его мощи наслышаны, но в то же время явно простолюдин, а место простолюдина в хвосте процессии… Разве что считать этого в звериной шкуре не простолюдином, а ученым человеком, а те, хоть и простолюдины, но уже не простолюдины, а как бы вне рангов и сословий, что значит – им дозволено входить даже в королевские покои без приличествующих благородному человеку учтивостей и церемоний.

Сэр Торвальд торопливо сбежал по ступенькам замка, Томас спрыгнул на землю и заключил отца в объятия. И снова ощутил с некоторым страхом и замешательством, что его отец, на которого привык смотреть, как на несокрушимого великана, иссох, горбится, стал меньше ростом, а его плечи легко помещаются в кольце рук сына.

– Сынок, – проговорил сэр Торвальд, – я даже боюсь представить, где ты побывал!

Яра подошла с ясной улыбкой на спокойном лице, Торвальд обнял и ее, в глазах старого рыцаря заблестели слезы, прорвали запруды и побежали по морщинистым щекам.

– Все хорошо, – сказала Яра торопливо. – Ни один рыцарь Британии не выказал еще такой доблести, как ваш сын! О его деянии будут слагать песни. А сейчас все хорошо, все кончено.

Подошел Эдвин и тоже обнял Томаса, а Яре поцеловал руку. Рыцари слезали с коней, на встречу отца с сыном смотрели с почтительным восторгом, двигались тихо, не переговаривались. Слуги и оруженосцы разбирали коней, наконец, сэр Торвальд обратил внимание на Олега и женщину за его спиной, вздохнул, сделал широкий жест руками.

– Дорогой… сэр калика, мой дом – твой дом. Располагайся. Прости, но я никак не ожидал увидеть тебя с… гм… дамой.