Труба Иерихона

– Уже выкопали могилу для Империи? – поинтересовался он с ядовитой усмешечкой. – Говорят, вы на сегодня приготовили нечто особенное…

– Так и говорят?

– Точно, – подтвердил он. – Здесь стены без ушей, верно, но люди… гм…

Я ответил очень серьезно:

– Могилу они выкопали себе сами. И тем, что приняли мощную дозу наркотиков, благодаря чему на коротком отрезке времени обогнали другие страны… и тем, что провозгласили доктрину вседозволенности! На первых порах это привлекло к ним всех-всех… Не только придурков, но даже и наших интеллигентов. Вон вы, Степан Бандерович… гм… тоже клюнули так, что нос увяз, а задница торчит к услугам каждого…

Коломиец поморщился, трудно быть эстетом в этом кабинете грубых людей, но не послал меня, как сделал бы даже сдержанный Егоров, который никак не привыкнет к своей роли министра внутренних дел.

– Но что-то я не вижу, – сказал он раздраженно, – где у них уязвимое место. Да еще как раз возникшее, по вашим словам, благодаря их пропаганде свобод!

– Они отменили честь, верность, благородство, – сказал я. – Я это уже говорил, но повторю, чтобы вы запомнили. Во всех странах и во все века палач считался чем-то настолько отвратительным, позорным, гадким, что всегда совершал свою работу… да-да, необходимую обществу!.. свою работу под маской. Вспомните, палача всегда рисуют с красным колпаком на голове, с прорезями для глаз. Палач скрывался, ибо ни один сосед не подаст ему руки, не одолжит хлеба, не позволит заговорить со своим ребенком! Но вот сейчас косяком идут юсовские фильмы, где должности палачей воспеваются, это самые лучшие люди планеты: красивые и романтичные, они летают по всему свету и по заданию правительства убивают и убивают неугодных.

– Так не людев же, – возразил Коломиец, – а террористов убивают!

– Да какая разница? Палачи и раньше убивали только преступников. Во всяком случае, тех, кого в тот момент считали преступниками. Террористов в том числе. Но морды прятали потому, что… потому что я уже сказал почему! А сейчас с подачи юсовцев пришла свобода от моральных норм. Воцарился прагматизм! Но Империя побеждала лишь на том этапе, когда шла дорогой прагматизма, а все остальные, мы в том числе, – дорогой идеалов. Но теперь и мы точно так же отряхнем сковывающие нас моральные нормы и…

– Что «и»?

– …и увидим, что ничто нас не удерживает от запуска всех ракет с ядерными зарядами в сторону Штатов. Ничто не удерживает от удара химическим оружием. От подделки долларов в государственном масштабе. Вообще от любых акций, от которых воздерживались раньше лишь потому, что так считалось «нехорошо поступать».

Коломиец отшатнулся, всмотрелся круглыми от ужаса глазами, пролепетал тихо, не уверенный, что я не шучу:

– Так почему же все-таки не запускаем?

– Только по инерции, – объяснил я любезно. – Только потому, что так «нехорошо, негуманно, бесчеловечно». Нет-нет, я не призываю тут же бабахнуть по Штатам всем ядерным потенциалом! Просто напоминаю, что не только Штаты, но и мы сейчас свободны… или должны ощущать себя свободными от моральных норм. Иначе это будет похоже на разоружение в одностороннем порядке. Я хочу сказать… и подчеркнуть, что мы вольны действовать, как нам удобнее в данный момент, а не оглядываться на общественное мнение. Вспомните, Штаты не оглядывались, когда бомбили Югославию! Или когда смели с лица земли Дрезден. И мы не будем оглядываться, когда нам надо будет провести какие-то акции, которые по старой морали показались бы чудовищными.

Коломиец смолчал, я заметил, что и другие перестали топтать клавиши, поглядывают в нашу сторону. Краснохарев наконец крякнул, глаза его повернулись к экрану, а Коган, министр финансов, пробормотал:

– Начало обещающее…

– Финал будет еще круче, – пообещал я.

ГЛАВА 5

Над Вашингтоном уже второй месяц стояло ясное безоблачное небо. Раз в неделю проходили короткие летние дожди с грозами. Как по заказу – ночью. Утром вымытая трава зеленела еще ярче, а воздух бодро трещал и сыпал искрами, переполненный бодрящим озоном.

В Белом доме зимой и летом поддерживались одни и те же температура и влажность, наряду с тремя десятками других обязательных параметров искусственного климата, но последние три дня в здании почти не прибегали к кондишенам.

Сегодня президент прибыл с опозданием на пару часов. Вообще мода не изнурять себя работой пошла с Рейгана. Тот являлся поздно, покидал Овальный кабинет рано, а в рабочее время нередко шел в личный тренажерный зал, этажом ниже, и качал железо. Его критиковали, обвиняли в забвении интересов страны, но как раз такое поведение президента лучше любых речей говорило о благополучии страны, о ее верном курсе и устойчивости доллара.

Нынешний президент был жаворонком, но по рекомендации аналитиков общественного мнения всякий раз являлся по тщательно просчитанному графику опозданий. Что делать – уже год, как в моде совы, черт бы побрал этого кумира тинейджеров Жерара Гейса! Этот рэп-музыкант просыпается в полдень и репетирует до полуночи. Приходится походить на него, чтобы не утратить популярность… Хорошо хоть волосы пока еще не требуется красить в лиловый цвет!

Сотни телекамер провожали его недремлющими оками, молчаливые стражи передавали из рук в руки с этажа на этаж, пока он не оказался перед дверью своего кабинета. Но и тогда сперва вошел Дин Гудс, глава службы безопасности, все проверил и обнюхал, отступил от двери.

– Мышей нет? – спросил президент.

Гудс сдержанно усмехнулся. Президент великой страны не замечает, что повторяет одну и ту же шутку третью неделю.

Кабинет принял в свои объятия ласково и вместе с тем по-отечески. Сам по себе кабинет, если все еще можно такое называть кабинетом, был уникален не только абсолютной защитой от всех видов прослушивания. В свое время он был создан особым институтом по интерьеру кабинета Первого Лица. Теперь каждый, вступая в это святая святых, не случайно проникался священным трепетом.

А почему нет, подумал президент. Первые лица всегда строили себе дворцы, брали лучших женщин, а неугодных казнили в подвалах. Менялся только интерьер. И сумма затраченных средств. Ни один восточный сатрап не мог ухлопать на свой дворец, сколько ухлопано на этот кабинет. Что ж, платят не только налогоплательщики его страны, но и народы тех стран, куда пришли американцы, куда принесли свой образ жизни.

– А это уже две трети населения планеты, – сказал он вслух. – А оставшуюся треть осталось чуть-чуть дожать…

Во встроенном в стену зеркале отражалась высокая подтянутая фигура уже седеющего мужчины с красивым удлиненным лицом. К счастью, в эту декаду модно иметь интеллигентно вытянутое лицо, в то время как всего десять лет назад было бы бессмысленно баллотироваться даже в сенаторы: в моде были широкие квадратные лица с чугунной нижней челюстью.

На самом же деле он был едва ли не первым интеллектуалом в кресле президента этой страны. Конечно, как и прежние президенты, хлопал по плечам работяг на митингах, целовал их детишек, отпускал грубоватые шуточки в адрес голосовавших за него шоферов, но он в самом деле читал Китса, мог вспомнить две-три цитаты из Шекспира и даже без запинки произносил трудные для американца фамилии Шопенгауэра или Заратуштры.

Более того, он был из числа тех лидеров молодежи, которые в шестидесятые самозабвенно рушили устои, добивались свободы для негров, равных прав для женщин, снятия запрета на профессии. Его поколение вывело американский народ на невиданную ступень раскрепощения человека. Можно бы подобрать и более точные слова, но массы его понимали, шли за ним и отдавали ему свои голоса, а что для политика может быть важнее?

Он и президентом стал на волне нового витка борьбы за свободу для простого американского человека, костяка нации. За свободу от пуританской морали, за свободу половых контактов, хоть с особями одного пола, хоть с животными. Если это не мешает жить моему соседу, любил повторять он на митингах, если не вредит моей любимой стране, а моему здоровью только дает хороший толчок, то кому какое дело, имею я соседку, соседа или их собаку?