Сингомэйкеры

Он кивнул снова.

— Да, чтобы добраться до Москвы, нужна хотя бы решимость. Сюда едут лучшие, везут лучшие товары. Тот, что похуже, на месте сожрут.

— Вот-вот, — сказал я. — А патриотизм местных жителей, что поддерживают «наших», не распространяется на свой кошелек. Все мы, говоря о поддержке своих товаров, все-таки покупаем импортное: от носков и чайников до автомобилей. Мы не японцы, что упорно покупали дорогое отечественное, хотя американцы наводнили страну дешевыми и качественными товарами. И вот теперь японцы уже теснят на рынках саму Америку… А наши погалдят, что наше — это хорошо, но покупать пойдут к проклятым черножопым, которые и хитрые, и подлые, и все лучшие места захватили. Пойдут к ним потому, что те вкалывают по шестнадцать часов в сутки, каждую сливу оботрут и помоют, а наши продают их прямо в птичьем говне и с прилипшей паутиной… словом, мы должны убрать почву для слухов и домыслов, дать сойтись тем и другим в матче с гамбургским счетом.

Он слушал внимательно, ничего не записывал, но я понимал, что все здесь записывается, распечатывается, автоматически правится орфография и даже грамматика.

— Так-так, — сказал он наконец. — Идея неплоха.

— Спасибо, Глеб Модестович. Позвольте, я разовью мысль. Дело не в том, что черножопые работают лучше русских: все приезжие пашут лучше местных. Украинцы и молдаване работают в России лучше, чем на Украине и в Молдавии, русские в Европе или в Штатах больше вкалывают, чем в России. Из Грузии или Азербайджана сюда приехали те, кто здесь собирается вкалывать втрое больше, чем вкалывал у себя дома. И рвут жилы по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки без выходных и праздников, стараются не потерять место, заработать, чтобы вернуться в пенаты героями…

Он кивнул, глаза внимательнее.

— Продолжайте.

— Здесь же они, — договорил я, — конкурируют с местными русскими, которые не прошли такой жестокий отбор. И те, понятно, проигрывают. Вот если эти кавказцы встречаются где-нибудь в Канаде или Венесуэле с русскими, то русские, понятно, не уступают ни по выживаемости, ни по любым другим признакам. Хотя бы уже потому, что приехать на край света за длинным рублем — надо иметь и здоровье, и отвагу, и решимость вкалывать по шестнадцать часов без выходных и праздников, чтобы заработать даже больше местных, которым, как говорится, и стены помогают.

— В самом деле, — повторил он задумчиво, — идея неплоха. Полностью конфликт не погаснет, но для взрыва накала будет маловато. Одно дело — бить плохих, чтобы помочь хорошим, да еще нашим, другое… гм… бить хороших чужих, чтобы помочь хреновым нашим. В нашем народе все-таки есть чувство справедливости. Чурок пойдут бить, если будут убеждены, что чурки — сволочи. А когда сравнение на рынке сделать наглядным, понятным для каждого входящего… Тогда и чурки станут не черножопыми, а армянами или азербайджанцами. Спасибо, Евгений Валентинович. Приятно было убедиться, что вы настолько… молниеносны!

— Я бываю и тугодумом, — признался я. — Но я рад, что вам понравилось. Какое следующее задание?

Он отмахнулся.

— Не так скоро. Загляните ближе к концу дня. Я пока что пойду с вашим предложением выше…

Я поклонился и вышел, тихонько прикрыв за собой дверь.

До конца дня я шарил по инету, мелькают новости политики, науки, военной техники, сельского хозяйства, изучил прогнозы на все-все, пропуская только шоу-бизнес и спорт, сравнивал динамику роста рынка ценных бумаг Китая и Японии, трижды сходил в туалет, дважды — без всякой необходимости, но в надежде хотя бы краем глаза увидеть коллег, не один же я из низового состава.

Эмма поглядывала из-за высокого барьера насмешливо, я видел только ее голову с затейливой прической, что делает ее похожей на диковинный цветок.

— Проблемы с мочевым пузырем? — поинтересовалась она деловито. — Рекомендую гепаундететавит.

— А это что? — спросил я.

— Не знаю, — призналась она. — Слышала рекламу, что у кого проблемы с простатой, тот должен принимать этот гепаундететавит.

— У тебя хорошая память, — сказал я, — может быть, и ДНК знаешь, как полностью?

— Дезоксирибонуклеиновая кислота, — ответила она незамедлительно и покачала головой с укоризной. — Этому в школе учат, Евгений Валентинович. Так вам заказать гепаундететавит? Принесут из ближайшей аптеки! Немедленно.

— Нет у меня никакого простатита, — ответил я сердито. — У меня вообще никогда горло не болело.

— Здорово, — восхитилась она, — а у меня всякий раз после мороженого… Вам чего-нить принести в кабинет?

— Чего? — спросил я опасливо.

— Ну там кофе могу, чай еще умею… Печенье у меня есть. Работы почти нет, могу и поухаживать за единственным молодым мужчиной.

— Единственным? — переспросил я. — Кстати, а где все? По кабинетам?

— А где им еще быть, — удивилась она. — Вы ж кабинетные работники! Это вы все в коридор почему-то. Наверное, потому, что я здесь? Ну, скажите!

Я виновато развел руками.

— Конечно же, Эмма, разве может быть другая причина?

В шесть часов ровно я вышел из кабинета, украдкой оглянулся, но коридор пуст, только на самом конце все так же покачивается над полированным деревом стойки изящная башня из блестящих черных волос.

Когда я проходил мимо, Эмма вскинула голову, улыбнулась во весь рот.

— А, мой поклонник… Евгений Валентинович, вы ведь мой поклонник?

— Ну еще бы, — ответил я поспешно. — Попробовал бы я им не быть! Надеюсь, я не единственный?

— Но самый молодой, — заявила она безапелляционно, — так что я на вас глаз положила. А сейчас, если хотите, можете заглянуть к Глебу Модестовичу. Он так и сказал: «Если у него будет желание…»

Я задумался над такой странной формулой приглашения, обогнул ее стойку и постучал в дверь. С той стороны донесся голос Глеба Модестовича:

— Открыто.

Я вошел, он возился у окна с зацепившейся шторой. Лохматые волосы стоят дыбом, как у клоуна, на макушке ярко отсвечивает розовая лысина.

— Проблемы? — спросил он, не оглядываясь.

— Да не совсем, — ответил я стеснительно. — Просто пока чувствую себя не в своей тарелке. Никогда не думал, что буду работать в благотворительной организации.

Он обернулся, посмотрел искоса.

— Да? А мне казалось, что именно у нас вам и место. Ваши работы в обычном мире абсолютно неприменимы на практике, не так ли?

— А здесь?

— А случай с Черкизовским рынком? — ответил он вопросом на вопрос.

Я пожал плечами.

— Считаю это частностью. Вообще-то мои работы касаются общемировых процессов.

Он скупо улыбнулся, сел за стол.

— Спешите домой?

— Вообще-то нет.

— Тогда кофейку? — предложил он. Я кивнул, он сказал по связи: — Люся, два кофе и что-нить к нему.

— Если не затруднит, — сказал я на всякий случай.

— Нисколько, — заверил он. — А насчет работы… дайте время. Я имею в виду, себе. Главное пока что другое. Вам, я вижу, нравится у нас. Поверьте, все остальное придет.

Я спросил осторожно:

— А здесь еще есть сотрудники? А то, простите, никого, кроме вас и секретарши, я за весь день не увидел.

— Вы вроде бы не курите? — спросил он. — Народ больше в курилке встречается. Правда, у нас даже Арнольд Арнольдович недавно бросил… Все сидят в своих норах, им там уютно. Общаются больше по связи, вам стоит к ней подключиться.

Вошла Люся, перегрузила с подноса, кроме кофе, еще и кучу бутербродов. Глеб Модестович наблюдал внимательно, поинтересовался:

— Сыр козий?

— Конечно, — ответил Люся удивленно, — вы же велели…

— Это я для себя велел, — сказал он сварливо, — а вдруг ты для нового сотрудника решила верблюжьего положить. Ладно, беги.

Я осторожно взял бутерброд, мягкие подогретые хлебцы и нежнейший сыр, кофе просто дивный, я наслаждался вкусом, хотя вообще-то непривередлив и прекрасное от хорошего просто не отличу.

Люся ушла, бросив на меня игривый взгляд.