Откровение

Один из рыцарей быстро поднял что-то из угла, приложил к плечу. Щелкнуло металлом, за окном страшно вскрикнул получеловеческий голос, полный боли и разочарования. Тень исчезла, блеснуло звездное небо. В помещение пахнуло свежим ночным воздухом.

Макдональд рявкнул:

– Кто нарушил мой запрет проносить в церковь оружие?.. Ты, Георг? Благодарю!

Рыцарь с облегчением отнял от плеча арбалет, двое тут же бросились помогать ему крутить ворот, а еще один услужливо подавал пучок коротких металлических стрел.

Наконец Томас сквозь шум крови в ушах услышал странный крик, тонкий и далекий, но исполненный скрытой мощи. И тут же в яростном визге, зубовном скрежете, воплях нечистой силы послышались разочарование, ярость побежденных.

Он тряхнул головой, отступил, шатаясь, и ощутил, как стал слышнее хор перепуганных монахов. Их трепещущие разрозненные голоса взмыли ввысь, слились в победном гимне, в нем была радость победителей, а у гроба священники поднимались с колен, бледные и трясущиеся, но лица оживали на глазах.

Рядом голос калики произнес озадаченно:

– Во как все меняется…

– Что? – не понял Томас. Он чувствовал, как по лбу текут горячие струи пота, щиплют глаза. – Что меняется?

– Да, грю, простой петух заменил всех жар-птиц, фениксов, рухов… До чего дожили! Петуху рады… Что ж, иная нечисть, иные герои.

Оруженосец вытер Томасу лоб шелковым платком. Томас чувствовал, как дрожат пальцы мужественного мальчика. Глаза очистились, вся церковь озарилась радостным светом: пламя свечей приподнялось, тьма с писком поднялась под самые своды, да и там схоронилась лишь за толстыми балками. Только сейчас Томас рассмотрел, что страшные космы, что тянутся оттуда, – это просто толстый слой сажи на могучей паутине, которую раскачивают теплые потоки воздуха.

День отсыпались, ели и пили, слушали рассказы челяди о страшных случаях, когда ведьмы утаскивали с собой несчастных, посмевших помешать их обрядам. К вечеру, суровые и мрачные, полные недобрых предчувствий, облачились в доспехи. Монахи и священники, отрабатывая щедрую плату, уже ушли в церковь.

Томас со вздохом надел через плечо широкую перевязь с мечом.

– Пора.

– Что-то у меня недоброе чувство, – сказал Макдональд.

Томас сказал угрюмо:

– Две ночи выстояли? Кто говорит, что не выстоим и третью? Видно, проклятая бабка много напылила, если вся нечистая сила боится ее потерять.

– Это первый раз трудно, – поддакнул дядя Эдвин. – А потом человек привыкает. На третью ночь все будет привычно, знакомо. Как будто вы всю жизнь так прожили!

– Да, – согласился Олег, – такая битва за никчемную, по сути, душу! Хорошие времена настают.

Томас не понял, но переспрашивать не стал. Тесной гурьбой вышли, на той стороне двора угрюмо вырастало здание церкви. За двое суток оно стало страшнее, потемнело, камни сплавились в единую стену, щелочки не отыскать, а решетки на выбитых окнах в закатных лучах выглядели совсем рыжими.

Макдональд покачал головой:

– Неделю тому поставили, а вся поржавела. От слюней их поганых, что ли?

– Или грызли, – предположил другой рыцарь.

– Да, зубы у них еще те.

Прозвучал дикий волчий вой, огромная стая выла прямо за стенами замка. По эту сторону начинали бесноваться собаки, но не бросались к стенам, а пытались забиться поглубже в щели, прятались под крыльцо, старались проникнуть в покои и затаиться под столами среди людей. Над головами почти неслышно пролетали гигантские нетопыри. Когда Томас вскидывал голову, всякий раз видел красные угольки глаз, устремленных прямо на него.

Макдональд опередил, и когда Томас с рыцарями догнали, старый кастелян задумчиво рассматривал врата, качал головой. Томас смолчал, боялся выдать себя дрожью в голосе. Церковные врата будто опалил язык гигантского пожара. Почернели, медные рукояти расплавились и оплыли, будто воск на солнце. Черный нагар закрыл сцены из жизни святого семейства. Томас отмахнулся – уже поздно что-то делать.

Когда переступили порог, холодок страха пробежал по коже у каждого. Томас искоса оглянул лица рыцарей, увидел посеревшие, вытянувшиеся лица. Гроб на помосте стал вроде еще массивнее, выше, а иконы совсем почернели, оттуда сверкали только красные искорки, похожие на глаза нетопырей.

– Зажечь все свечи! – раздался властный голос Макдональда.

Рыцари с поспешностью простолюдинов расхватали факелы и бросились вдоль стен. Один носил огромный пучок новых свечей, их ставили рядом с огарками, сразу поджигали, и когда уже факелы бросили под ноги и затоптали, у Томаса в груди стало холодно, будто ведро воды превратилось в лед.

Священники в белоснежных одеждах выглядели серыми тенями и едва-едва маячили в полумраке гнетущего зала. Свечи горели, освещая только себя, воздух был с тяжелым запахом ладана, горелого дерева и… серы.

Томас нервно оглянулся, крикнул сорванным голосом:

– Макдональд! Огден!.. Где монахи? Пусть начинают петь.

– Но… еще рано. Голоса сорвут, поди… Охрипнут. Да и, правду сказать, некому уже петь. Трое-четверо ушли еще после второй ночи, никакие деньги им не нужны, трусы, а на эту ночь не пришло больше половины. Вон двое оставшихся пытаются взобраться на хоры… Да, накачали их, но иначе бы вовсе не пришли. А так даже не знают, где они. Остальные ушли. Заставить не удастся…

Томас зарычал:

– Я король или не король?

– Но, ваше величество, все страшатся силы, что превосходит мощь земных королей. Я не думаю, что их можно заставить.

Томас в отчаянии огляделся:

– Сэр Винстон! Сэр Чосер! Вся надежда на вас. Вы должны заменить тех трусов.

Олег видел, как отшатнулся рыцарь по имени Чосер, а сэр Винстон сделал шаг назад. Чосер воскликнул:

– Ваше величество! Да ежели я запою, да еще в церкви, то мне уж точно в аду гореть!.. Томас, ты ж знаешь, что я, кроме похабных песен, никогда и ничего… Да и то когда надирался так, что домой за ноги приволакивали.

– Выучишь, – бросил Томас зло. – А ты, Винстон, я слышал твой рев на поле брани! Да неужели ты струсишь?

Винстон пробормотал:

– Я не трушу, но ослиный рев благозвучнее моего пения. Не будет ли это оскорблением небес?