Фарамунд

Громыхало надел кожаный передник, широкий, от которого пахло засохшей кровью, так же неспешно натянул толстые кожаные рукавицы. Фарамунд заставил себя дышать ровнее. Сердце колотилось, как схваченный воробей.

– Ты мог бы уйти со мной, – проговорил он как можно небрежнее. – У меня вдоволь припрятано золота. Ты уже знаешь, что я держу слово.

Широкое лицо палача расплылось еще шире, он тихонько ржанул, как огромный сытый жеребец:

– Уйти?.. Да отсюда комар не вылетит!

– Но мои люди вылетели, – напомнил Фарамунд.

– Их спины прикрывал ты! – возразил Громыхало.

– Но сейчас нас будет двое…

Громыхало вместо ответа ухватил прут. Раскаленный конец стал почти оранжевым, а из толстой рукавицы пошел пар. Громыхало приблизился к пленнику, сказал благожелательно:

– Лучше начинай орать, вот тебе добрый совет. Все равно кончится одним. Тебя убьют. Ну, разве что шкуру сдерут для потехи. Так чего терпеть зря?

Раскаленный конец приблизился к груди. Жар опалил кожу. Фарамунд скосил глаза на алую головку прута. Там вспыхивали искорки, словно внутри железа бродили такие же призрачные существа, что появляются в пурпурных углях костра. Жар приблизился, Громыхало внезапно ткнул прутом в тело, Фарамунд успел задержать дыхание, стиснул челюсти. Боль хлестнула в мозг, едва не разорвала череп. В воздухе запахло горелым мясом.

Громыхало с интересом всматривался в лицо пленника:

– Ну, как?

– Терпимо, – ответил Фарамунд сквозь зубы. Он чувствовал, что второй раз может не выдержать такого прикосновения. Запах горелого мяса, его собственной плоти, вызывал тошноту и подленький страх. – Этим меня кричать не заставишь. Можешь сразу пробовать что-то другое.

– Попробую, – согласился Громыхало. – Вон у меня сколько всего! Тут и щипцы, и крючья, и пилы, и спицы… Все перепробую.

– Дурак, – сказал Фарамунд внятно.

– Почему? – спросил Громыхало мирно. Похоже, он всегда разговаривал с теми, кого пытал. – Разве я дурак, а не ты? Кто из нас лежит на пыточном столе?.. Ты лучше давай рассказывай, какой ты добрый и что тебя нельзя… ха-ха… обижать! Расскажи, что тебя послал сам конунг и что за тобой явится целая армия!.. Или начинай обращать меня в веру этого… Христа!.. Были и такие.

– И что же?

Громыхало заботливо перевернул щипцы на углях, а прут снова сунул в алую россыпь, лопаткой сгреб угли, присыпав сверху.

– А то же, – буркнул он гулко. – Все одно и то же!.. В какого бы бога ни верил, а в петле все одинаковые. Или на колу. Мой хозяин страсть как любит на кол сажать. Или же бросает живьем в яму собакам… У нас здесь знаешь какие собаки? Так что это ты дурак, дружище.

– Я предлагал, – выдохнул Фарамунд страстно, – тебе достойную жизнь! Кем ты стал здесь? Ты уже не видишь вольного леса, не слышишь шум ветвей! А горячий конь под седлом?.. А золото, которое швыряешь в таверне, а хозяин спешит навстречу – угодливый, как раб?.. Ты можешь жить богато и вольно, а ты… что будет завтра? Кем умрешь? Дряхлым беззубым старцем, которому начнут сниться все те, кого замучил?

Громыхало с щипцами подошел вплотную, глаза высматривали место, где вырвать клок мяса. Лицо помрачнело, Фарамунд ощутил, что, возможно, он первым из пленников угодил в больное место.

– Да и нужен ли будет старик здешнему хозяину? – спросил он безжалостно. – Как только из твоих пальцев начнет выскальзывать рукоять топора, он тебя вышвырнет умирать за порог. А подыхать медленно в грязи от холода и голода… это совсем не то, что на скаку, на стене чужой крепости, захлебнувшись вином, или даже вот так – на столе палача!

Щипцы опустились на грудь Фарамунда. Громыхало сопел, брови сдвигались, наконец обратил взор на лицо пленника:

– Ты в самом деле не брешешь, насчет припрятанного золота?

– Что припрятанное, – ответил Фарамунд уклончиво. – У нас золота будет намного больше!

Громыхало раздвинул щипцы, зловещие зубья сомкнулись на клочке мяса в боку, но рукояти пока не сводил, все еще двигал бровями, складками на лбу.

– Ты не сможешь идти, – буркнул он наконец. – А я не смогу тебя вынести.

– Ты только ослабь мне ремни, – сказал Фарамунд быстро. – А то руки и ноги затекли. Еще немного, и они уже станут ногами мертвеца.

Громыхало кивнул, но с места не двигался. Затаив дыхание, Фарамунд следил, как палач то поглядывает на него оценивающе, то начинает прислушиваться к крикам и конскому ржанию во дворе.

Наконец огромная фигура качнулась, клещи звякнули о пыточный стол. Ремни он ослабил чуть-чуть, дабы, если хозяин вернется, ничего не заметил, но Фарамунд тут же начал напрягать мышцы рук и ног, усиленно гоняя кровь, пробуждая застывшие мускулы, жилы, заставляя готовиться к новым схваткам.

Лаурс не утерпел, пришел к вечеру. Фарамунд лежал на столе распятый, весь залитый кровью. На полу растекалась красная лужа, тут же стояло ведро с колодезной водой.

– Ну что? – спросил Лаурс.

– Осталось чуть, – сообщил Громыхало. Громадная фигура палача словно бы усохла, сам он выглядел бледным, изнуренным, глаза бегали по сторонам. – Уже стонет!.. Еще чуть… и начнет вопить, как недорезанный поросенок!

Лаурс оглядел Фарамунда с головы до ног:

– Ладно. Я буду в оружейной. Сразу же пошли за мной мальчишку, понял?

– Сделаю, хозяин!

Лаурс ушел, а Громыхало опасливо прислушался к шагам, сказал тихо:

– Да, вид у тебя…

– Бывало и хуже, – ответил Фарамунд хрипло, хотя не думал, что такое с ним бывало. Такое достаточно пережить раз в жизни. – Пора…

Громыхало осторожно освободил ему руки. Ремень на ногах Фарамунд перерезал сам. Лицо его было страшным в застывшей корочке собственной крови. Час назад он сам указал Громыхало, где надрезать кожу так, чтобы выступившая кровь создавала облик как можно более жуткий. Такие же надрезы были и по телу. Громыхало еще удивлялся, откуда он знает, где и как надо надрезать, не был ли сам раньше палачом?

Они ушли достаточно легко. Самое трудное было снова двигаться, не привлекая внимания. Громыхало зазвал в пыточную одного из проходивших по двору воинов, сам оглушил, раздел, а из пыточной вышли, пользуясь вечерней полутьмой и пряча лица от факелов.

К лесу шли в темноте, Фарамунд факел взять не разрешил. Громыхало удивлялся, как его нынешний вожак чувствует в полной темноте тропку, ведь даже звезд не видать, однако Фарамунд вел, руководствуясь странным, почти звериным чутьем.

Темные деревья раздвинулись, Громыхало рычал, ругался, наконец взмолился:

– Мне сучьями всю рожу раскровянило! Как еще глаза целы?..

– Тогда соснем до рассвета, – донесся из темноты мертвый голос. Громыхало ощутил, насколько бывший пленник измучен. – Утром… все… решим…

Послышалось падение тяжелого тела, хруст ветвей кустарника. Громыхало на ощупь опустился на траву. На листьях уже скапливалась холодная гадкая роса. Одежда быстро отсыревала, по телу пробежала дрожь. На миг ощутил себя дураком, что ушел с этим… В бурге сидел бы перед горящим очагом, грел бы уже не молодые кости.

И только сверкающий сундук с золотом позволил заснуть с неуверенной улыбкой.

Дрожь сотрясала все тело так, что стучали кости. Мокрая одежда прилипла, снизу гадостно воняло. Оказывается, ночью опустился в россыпь гниющих грибов, теперь все тело зудело, щипало и чесалось, а ядовитая слизь, казалось, проникла во внутренности.

– Ну, – выговорил он с трудом, – где… твое… запрятанное… золото?

Тусклый рассвет уже окрасил верхушки деревьев в цвет старого серебра. Небо оставалось серым, затянутым плотным слоем туч. В ветвях перекликались птицы. Фарамунд лежал под стволом могучего дуба, под ним прогибался толстый слой веток. Лицо его вспухло и покрылось кровоподтеками, один глаз едва проглядывал сквозь вздутые веки.

– Золото? – переспросил он.

Одним прыжком оказался на ногах, напряг и распустил мышцы. Громыхало раскрыл глаза шире. Еще вечером этот разбойник выглядел как умирающий, а сейчас будто заново родился, сильный и злой, как дикий кот.