Страница 45 из 47
— Как? Ты знаешь?.. Да, уехала. С тем же самым пароходом, который увез и маленькую Марусю. Но, разумеется, не в том же самом классе.
Мы помолчали с минуту. Затем Рош сказал:
— Давай-ка выйдем на террасу. Свежий воздух тебе полезен. И мне также.
Весенняя свежесть веяла над этим садом с его тропическими растениями. Ливан громоздил над морем свои бурые и желтые твердыни. Большой пароход с черными трубами подходил к порту, оставляя за собой серебристую борозду.
— «Сфинкс»… — пробормотал Рош. Я расслышал это слово.
— Сегодня у нас 23 ноября, а он уходит обратно послезавтра, 25-го, — не так ли?
— Да. Зачем тебе это?
Я молчал. Мне не хотелось говорить ему, что семь месяцев тому назад Мишель и я намеревались отплыть во Францию, как раз в этот самый день.
— Полковник Эннкен уезжает, кажется, послезавтра на «Сфинксе»? — спросил я.
— Да.
— А его дочь? Она была не совсем здорова, когда я захворал.Теперь она, вероятно, поправилась?
— Его дочь?
Он нервно смял стебель герани.
— Да, его дочь. Говори же!
— Ну что ж, — произнес он резко, — я скажу. Пусть уж лучше ты узнаешь это от меня. Она… умерла.
Я вышел из госпиталя 5 декабря. Я, конечно, не отстаивал своих прав на отпуск для поправки здоровья. За два дня до этого мне доставили копию приказа командующего Ливанской армией. Там говорилось, что, согласно моему прошению, служба моя в Бейруте при штабе армии (2-й отдел) закончена и что с 1 декабря я перехожу в распоряжение своей воинской части, а именно 2-го Мегарийского полка, расположенного в Пальмире.
Как видно, Вальтер недурно распорядился временем, проведенным подле моего изголовья, и сумел скрыть от нескромных ушей мой бред, который, по всей вероятности, изобиловал ужасными подробностями.
Мне хотелось уехать как можно скорее — хотя бы в тот же день, будь это возможно. Однако неизбежные формальности задержали меня в Бейруте еще на три дня. Но я повсюду замечал, что чья-то искусная рука заранее подготовила все для моего скорейшего отъезда, и у меня создалось впечатление, что, пожелай я остаться еще на несколько дней, я не смог бы этого сделать. Меня бы силой посадил в автомобиль Рош, который, как я догадывался, получил на этот счет от Вальтера строжайшие инструкции. Он появлялся в депо при моем пробуждении и уходил оттуда только тогда, когда я собирался ложиться спать. Подозревал ли он что-нибудь? Быть может, Вальтер рассказал ему кое-что… Не знаю.
Он подумал обо всех мелочах моего путешествия. Мне не о чем было беспокоиться. Я не делал никаких визитов, за исключением безусловно необходимого — к полковнику Маре за отпуском. Когда я вошел к нему в кабинет, он очень кстати оказался занятым в другом отделе. Рош сопровождал меня. Я был так слаб, что, сходя вниз по лестнице Сераля, спотыкался и чуть не падал. Ему приходилось поддерживать меня. День был угрюмый и пасмурный, как октябрьский день в Париже.
— Вот и кончено! — сказал Рош. — Все готово. Я протелефонировал в Дамаск. Тебе везет: у тебя будет автомобиль до Пальмиры. Здесь же я заказал маленький «Форд» до Дамаска. Отъезд завтра в шесть утра. Я заеду за тобой на «Форде».
— Ты проводишь меня в Дамаск?
— Разумеется.
Я посмотрел на него взглядом, который давал ему понять, что такая пылкая преданность с его стороны казалась мне не совсем естественной. Тогда этот славный малый счел своим долгом найти предлог:
— Мне не хочется упускать случая побывать в Дамаске. Там у меня есть друзья.
Было еще темно, когда мы выехали из Бейрута. Со вчерашнего дня шел дождь. Мы мчались под хлюпанье грязи, которая комьями разлеталась из-под автомобиля. Затем, по мере того как мы поднимались на Ливан, тучи начали редеть. День занимался под облачным небом; и только на востоке сияющий просвет лазури пробивался сквозь облака.
Всю первую половину пути Рош не переставая рассказывал мне самые невероятные истории. Когда же автомобиль достиг поворота на Эн-Загальтскую дорогу, я заметил, что, еще более ускорив свой словесный поток, он украдкой следит за мною. Без сомнения, он считал, что труднейшая часть его миссии закончилась в тот миг, когда мы миновали это место. Проехав его, он болтал уже не больше обычного.
Мы прибыли в Дамаск в половине десятого. Автомобиль «Фиат» с черкесом-шофером уже ждал меня на станции, готовый к отправлению.
— Вы не закусите вместе со мной? — спросил нас чиновник.
— Не откажусь, — отвечал Рош.
— Подожди, пока я не уеду, — сказал я ему. Я предпочитаю ехать сейчас же.
Они поняли, что лучше не настаивать.
— А нельзя ли опустить верх?
— Как пожелаете, но только вам будет холодно. В пустыне очень ветрено.
— Все равно опустите.
Я завернулся в свой бурнус, оставив свободной лишь правую руку, чтобы попрощаться с Рошем.
— Бедный ты мой дружище! — пробормотал он. И я заметил, что на глазах его выступили слезы.
Мы расцеловались. Многое в жизни искупают эти дружеские поцелуи для человека, который умеет ценить их значение.
Автомобиль тронулся. Я обернулся и долго смотрел, как Рош машет фуражкой, пока наконец он не исчез за крутым поворотом.
Двести километров, отделяющие Дамаск от Пальмиры, покрываются обычно в два приема. В первой половине пути дорога тянется на северо-восток, вдоль Ливана. Здесь еще встречаются деревни. Дальше, начиная с Карьятины, — жалкого местечка на иссохшей земле, — дорога поворачивает направо, и последние сто километров едешь прямо на восток, через открытую пустыню. Здесь уже нет дороги, — есть только едва различимый след ее.
Мы проехали Карьятину около двух часов дня. Я боялся, как бы мой черкес не вздумал попросить у меня несколько минут отдыха. Но рука его, прикованная к рулевому колесу, казалось, не знала усталости. И вот автомобиль ринулся через пустыню диким бегом. Ужасный ветер все возрастал. Шум его превратился в беспрерывный могучий рев, покрывавший рев мотора.
Полы моего бурнуса трепались, как огромные крылья. Буря овевала мне голову, откидывала назад волосы. По мере того как скорость автомобиля возрастала, мне все больше и больше казалось, что еще возможно чудо, что, быть может, я смогу воскреснуть там, в тех странах, куда уносил меня этот маленький аэролит.
Я понимал, почему Вальтер решил, что после Дамаска присутствие Роша не являлось уже для меня необходимым. Вальтер! Я опять увижу его! При этой мысли я почувствовал, что меня охватывает какая-то лихорадка стыда, гордости и дикой радости. Как бы низко я ни пал — а он хорошо знал всю глубину моего падения, — человек этот, которого я любил и которым восхищался больше всех на свете, никогда не усомнился бы во мне. Там ждала меня его дружба, — там, за голубыми горами, окаймлявшими горизонт. Эта дружба, крепкая и чистая, призывала меня. Я смогу там и отдохнуть, и омыться от своих грехов…
Небо, небо пустыни, это единственное в мире небо, столь же огромное, как океан, из голубого становилось теперь все более и более темным. Вокруг нас не было никого и ничего, если не считать больших хищных птиц, время от времени появлявшихся в безграничном просторе и так же внезапно в нем исчезавших. На желтоватой земле частью дожди вызвали к жизни множество былинок — жалкую флору этого бедуинского Сен-Мартино. На севере и на юге, в неизмеримой дали, тянулись две волнистые линии холмов, казавшиеся параллельными, но на самом деле они приближались одна к другой, образуя далеко впереди нас невидимое еще, хорошо мне знакомое ущелье. Когда автомобиль домчится до этого ущелья, я буду в Пальмире… Еще шестьдесят километров! Позади нас на багровом небе быстро заходило солнце.
В этот миг шофер, со времени отъезда из Дамаска не обращавший на меня ни малейшего внимания, вдруг обернулся и указал мне на какой-то предмет, по направлению к которому мы мчались; я сделал знак, что понимаю, в чем дело.
То была высокая башня, силуэт которой темнел на горизонте. Казалось, она была уже совсем близко, но, объездив всю эту местность тысячи раз, я знал, что нам придется нестись до нее этим бешеным ходом еще не менее четверти часа. Я часто отдыхал у ее подножия, блуждая вокруг нее; ее окрестности были усеяны развалинами — капителями, фронтонами, надгробными камнями с надписями. Огромные тучи постоянно кружившейся здесь мошкары делали это место несносным. Но оно все-таки служило местом привалов, благодаря тени, падавшей от башни.