Владетельница ливанского замка

— У меня дело не к вам, мадемуазель, а к вашему отцу, господину Эфрему.

— Это не отец мой, это мой дядя.

— Отец ваш или ваш дядя — это мне безразлично. Идите и позовите его сюда.

— Но его нет здесь!

— Идите и найдите его — где бы он ни находился. Я буду его ждать.

— Но его нет в Бейруте, уверяю вас, клянусь вам. Он в Дамаске. Он вернется только завтра.

Я смотрел на нее. Ее волнение, несомненно, означало, что она лжет. Но, может быть, оно происходило от ужаса, в какой я повергал ее.

В этот момент я почувствовал, что что-то живое прикоснулось к моей ноге. Это была кошка, которая только что выползла из-под стола. Успокоившись после того, как я перестал стучать, она стала потягиваться, выгибать спину дугой и поднимала ко мне голову, на которой блестели широко открытые зеленые глаза.

— Ступай сюда, — зашептала девушка.

Кошка не слушалась. Она принялась мурлыкать, терлась около меня с тем чутьем животных, что сразу угадывает человеческое существо, к которому они могут питать доверие и которое не станет их мучить.

— Оставьте, оставьте ее, — сказал я. — У меня тоже есть кошки. Она чувствует их запах.

Я погладил маленькую облезшую голову.

— Что это? Она слепая?

— Да, — ответила девушка.

— И кроме того, у нее накожная болезнь?

— Да, мы не знаем, что делать.

— Чем вы ее кормите?

— Да всем, что она хочет. Она очень любит мясо.

— А вы варите это мясо?

— Варим? Нет.

— Я так и знал. Вот почему она у вас и больна. Непременно варите мясо.

— Хорошо, — сказала девушка.

Я встал. Я искал фразу, которая позволила бы мне сделать отступление.

— До свиданья, мадемуазель. Я вернусь завтра поговорить с вашим дядей.

— Он будет дома.

«Он-то, может быть, и будет дома, — думал я. — Но будет ли золото — вот в чем вопрос».

Я вышел и принялся бродить по узким улочкам. Хорошим шантажистом оказался я! Прийти в этом дом с грандиозною целью и в конце концов уйти, дав только медицинский совет несчастной, старой запаршивевшей кошке!

Вдруг я содрогнулся: я узнал этот квартал — квартал, к которому привела меня какая-то тайная сила, хотя ни на одно мгновение, клянусь в этом, сознание мое не участвовало в этом.

Голова моя озарилась вдруг внезапным светом, подобным свету тех молний, которые вдруг, среди ночи, открывают неожиданные дали. Вот выход, вот спасение! Я видел их теперь. Спасение было здесь и только здесь. Но хватит ли у меня силы осушить до дна эту ужасную чашу?

На двери дома, перед которым я остановился, на той двери, порог которой я так часто переступал, блестела медная доска с именем: «Майор ГОБСОН».

Передо мной пронесся образ Ательстаны в объятиях другого, и я решительно дернул шнурок звонка.

Маленький индус в белом тюрбане открыл мне дверь.

— Доложи обо мне твоему хозяину.

— Его нет дома.

И его нет! Судьба решительно преследует меня.

— Где же он?

— Он завтракает в городе, капитан. Он будет к пяти часам.

— Хорошо, скажи ему, что я приду в шесть часов. Мне нужно его видеть, и я прошу его меня подождать.

Не желая возвращаться так рано в канцелярию и не в силах, с другой стороны, явиться к Ательстане без какого-либо определенного ответа, я продолжал свою бессмысленную прогулку. На маленькой пустынной площади я зашел утолить мучившую меня жажду в лавчонку, где продавали лимонад. Красивая золотистая жидкость, посреди которой плавали куски льда, блестела и переливалась в стеклянном бокале. В то время как я пил, я видел перед собою длинную серую стену, край которой был увенчан красными розами. Они казались кровавыми пятнами на ярком голубом небе.

— Кому принадлежит этот сад?

— Монахиням св. Викентия, — ответил лавочник.

В Бейруте нет садовников, продающих цветы. Этой торговлей занимаются монахини. Я постучал в ворота. Мне открыла монахиня.

— Чем могу вам служить, капитан?

— Я хотел бы немного роз, сестра.

— Прошу вас, выберите сами.

Она повела меня в сад. Срезанные большими садовыми ножницами розы падали в ее передник из голубого полотна. Это была старая женщина, вся в морщинах, сохранившая трогательный акцент, привезенный ею с берегов Гаронны.

Скоро передник ее наполнился розами.

— Как вы находите, — довольно?

— Благодарю вас, сестра.

— Подождите минуту, я приведу их немного в порядок.

В то время как она собирала ветки, делая огромный непритязательный букет, я смотрел на ее восковые руки, на которых вены, перекрещиваясь, образовали синеватую сетку.

— Не могли бы вы взять на себя поручение отослать этот букет? — спросил я, протягивая свою карточку.

— Если вы желаете. По какому адресу?

— В конце улицы Жорж Пико. Полковнику Эннкену.

— А, это, может быть, для мадемуазель Мишель?

— Да.

— Как ее здоровье?

— Я не знаю.

Она не настаивала больше.

— Сколько я вам должен, сестра?

— Полтора фунта.

Я вынул из кармана горсть кредитных билетов — мой выигрыш в покер третьего дня! — и подал ей билет в 25 фунтов .

— 500 франков? Я сейчас пойду разменяю.

— Оставьте этот билет у себя, сестра, для ваших бедных. Она не благодарила меня, только посмотрела и прошептала:

— Мы будем молиться за вас.

В 6 часов я снова был у Гобсона.

Он приходил и опять ушел, оставив для меня записку с извинением в том, что не мог меня дождаться. «Если у вас спешное дело, — писал он, — то будьте в 11 часов вечера в Курзале. Я туда заеду».

Я опять начал свое бессмысленное шатание по улицам и различным кварталам, постепенно погружающимся во мрак. Маленькие ребятишки, играя, бросались мне под ноги. Я тихо отстранял их, чувствуя безмерную усталость.

Обедать я отправился в военный клуб. Готовясь к страшной минуте, — я вспоминаю это с ужасом, — я старался оглушить себя вином.

Было только 9 часов, когда я вышел из клуба. Еще два часа мучительного ожидания! Что делать? Я стал прогуливаться по авеню де Франсе, тротуар которой идет вдоль берега моря. Затем я облокотился на парапет.

Ночь была чудесная, мягкая, воздух свеж. Море сверкало фосфорическим блеском. Огромные темные горы были усеяны по склонам мириадами маленьких, как булавочные головки, огоньков, — это деревни. Вдали по морю шел пароход. Его салоны и палуба, сиявшие огнями, делали его похожим на какое-то плавучее казино. Меня обгоняли какие-то люди. Два или три раза меня узнали: «Смотрите, — Домэвр! Совсем один и любуется морем! Что ты тут делаешь? Подумаешь, какой поэт!» Я не оборачивался.

Десять часов. Мои бедные ноги отказывались двигаться дальше. Я решил идти в Курзал и сесть в каком-нибудь уединенном уголке террасы, около маленькой решетки, отделяющей ее от улицы.

Сидя там, я выпил подряд две рюмки виски без воды. Через некоторое время я с радостью почувствовал, что под влиянием алкоголя во мне рождается странная самоуверенность. Я начал находить легким, почти естественным то страшное, что я решил предпринять.

Одиннадцать часов. Гобсон опаздывает. Четверть двенадцатого. Что если он не придет? Мне показалось, что тогда все будет потеряно, потому что на другой день у меня уже не достанет больше сил…

Двадцать минут двенадцатого. Раздались звуки сирены, и два-три автомобиля остановились перед Курзалом. Из второго вышел Гобсон.

Смеясь, он направился ко мне:

— Тысячу извинений. Я не завтракал дома сегодня утром. Мой слуга вам это сказал? В три часа, когда я зашел домой, он сообщил мне о вашем первом визите. Я назначил вам свидание здесь. Если я опоздал, то это не моя вина. Мы только что приехали из Баальбека. Стильсона, представителя «Standart Oil», навестили проездом родные. Завтра они уезжают в Палестину. Они не хотели покидать Бейрут, не посмотрев Баальбека. Мы должны сейчас же ехать к Стильсону. Я умираю от голода. Стильсон заказал ужин у себя. Он мне поручил пригласить вас. Эго решено, — не правда ли? Я вас похищаю.