Имя твое – номер

– Ты убивал раньше?

– На это один мой давний знакомый, года четыре назад слинявший из нашей конторы, обычно отвечал: если убил, никому не говори. Мне приходится говорить. Мы убили человека, которого в определенных кругах называли борцом за социальную справедливость. Назвать имя заказчика, Михаил Георгиевич?

– Просто продолжай.

– Мой хозяин посчитал, что так будет продолжаться вечно, и решил покончить с источником – убрать тебя.

– Не дерзи, щенок. – Курбатов покачал головой и еле слышно прошептал: – Я хотел убрать тихо, мирно, как и в первый раз… Почему ты предал своего босса? – слегка повысил он голос.

– Он стареет. А мне надоедает воровство. Воровать можно у китайцев из кассовых аппаратов. Я отступлю от правил, тем более это правила моего друга. Однажды я убил женщину.

– Ты уже говорил об этом.

– Я до сих пор называю ее женщиной Ван Гога. Мы проникли, как всегда, умно, а когда уходили с «Портретом мадемуазель Раву», вернулась хозяйка…

– Я понял: ты мог ее и не убивать.

– Она увидела мое лицо.

Седовласый усмехнулся:

– А когда ты повернулся к ней спиной, она узрела табличку: «ОМОН».

Курбатов осадил товарища резким жестом руки:

– Успокойся, Трой. А ты продолжай.

– Вы правы. Меня то убийство завело. Я даже пожалел, что вначале не изнасиловал хозяйку дома. – Вихляй врал очень уверенно. В его доме на стене до сих пор висела фотография швейцарки. Он не разговаривал с ней, не просил прощения, просто этот снимок на стене был для него чем-то жизненно необходимым, как воздух. – Он быстро свернул эту тему. – Я вот о чем хочу сказать. Что я буду делать после этого убийства? Я своих товарищей положил. У меня не было выхода. Когда я предложил Гриневичу разобраться с Паниными, он красноречиво промолчал, то есть дал согласие. И тогда я понял, что он уберет меня, дабы на мне обрубить все концы с вами. Не думаю, что получил бы пособия киллера. А было бы неплохо, правда, ждать в маленьком доме почтальона и расписываться в квитанции…

– Ближе к делу, комик, – поторопил его Трой.

– И то и другое для меня означало потерять все. Мне и час назад нельзя было позавидовать, а сейчас я вообще в безвыходном положении. Но здесь мне могут реально помочь.

– Ты сделал выбор в пользу более сильного, – внес ясность хозяин. – Так поступают все. Я могу помочь, но зачем? Зачем мне ты? – спросил Курбатов, только сейчас осознав, что избежал смерти, что, по большому счету, был обязан этому человеку. – Подождем, когда все утрясется, – сказал он. – Потом ты убьешь Гриневича.

– Я убью Гриневича?

– Ты не просто убьешь его, ты убьешь его тем способом, который я тебе укажу. Я его еще не придумал. А пока с тобой сделаем вот что…

Вихляй дорвался. Дважды. Он допивал вторую бутылку водки. Он задолго до этой операции понял, чем грозит она ему, имеющая, возможно, два конца, словно рогатый месяц. Вот за эти рога при определенной сноровке он и схватится, иначе рухнет в бездну. Так и случилось.

У него было два варианта: открыто явиться к Курбатову и сказать ему: «Папаша, вас грохнуть хотят». Он даже видел его в окружении десятка мужиков лет семидесяти, похожих как близнецы, в шляпах, с тросточками, с морщинистыми лицами, с огромными челюстями, которыми впору из бычьих костей костную муку молоть, с сигарами в слюнявых губах, в костюмах в полосочку. Короче, таких крутых даже в нашем кино не увидишь. А ему, Вихляю, вроде плевать на всех этих мафиози. И на их телохранителей с переломанными носами плевать. Он им сразу сказал, как наших телохранителей готовят, а заодно делают из них борцов «типа вольного стиля». Он даже не замечал, что сидит рядом с инфантильной красоткой, которая с полчаса назад кувыркалась в постели со своим мужем, а потом читала вроде бы интересную книгу. А сейчас вот слушает аудиовариант пьяной дребедени.

– У меня есть знакомый – борец. Или горец. Ну хрен с ним, пусть он и борец, и горец. Молдаванин, короче. Так он перед поединком с соперником залазил на самую высокую гору, которая только есть в Карпатах и где воды – лишь жажду горному муравью утолить, и начинал трахать гуцулку. Неделю трахал, потел, не мылся. Потом спускался с горы, надевал тряпку, которую называл борцовским костюмом, и выходил на площадку для турниров. Там он вступал в поединок с соперником. А они же друг другу голову между ног суют – это прием такой в нижнем партере, и сжимают что есть мочи. Они на спор ляжками кокосы колют. Так вот, а соперник, оказывается, две недели трахал двух подруг на горе, которая выше той в два раза и где воды не было вообще – кровь друг у друга сосали. И один из них не выдерживал запаха. Причем у одного натурально выжгло глаза от всей этой вонищи.

– Еще выпьешь?

– Я выпью еще два раза. А потом…

Голова Вихляя упала на грудь, и он мгновенно уснул. Он по-детски причмокивал губами, одетый все так же – в черную униформу, с пустой оперативной кобурой, с походным ранцем за плечами, где хранился сканер…

Проснулся он уже без кобуры и ранца. Привычно пошарил рукой справа и нащупал на тумбочке… стакан. Попробовал – вода. Ну да, он и хотел воду. Только обычно он воду в бутылке на ночь оставлял. Выпив стакан двумя глотками, он продрал глаза и с минуту приходил в себя. Поначалу ему показалось, он не спал, не бредил наяву, а жил в параллельном мире.

И снова он слышит команды:

– Вставай.

Он встал.

– Ширинку застегни.

– Себе застегни, урод, – Вихляй ожег черными глазами Троя Зеленина, только вчера, как говорят, в кон, прилетевшего из неспокойного Иерусалима.

– Поехали.

– Куда? За кудыкины горы?

– Угадал. Щелкнемся на память…

…Вихляй открыл один глаз, другой. В правый, со шрамом на верхнем веке, попала соринка, и он, грязно выругавшись, начал вынимать ее согнутым пальцем, как спросонья. Сорвал с носа кусок пластилина – эту имитацию развороченного носа.

– Сполосни рожу в пруду, пиявочник, – подсказал Трой Зеленин, одетый по случаю в синюю милицейскую униформу и ботинки. Он убрал фотоаппарат и проследил за Вихляем взглядом. Слегка покачиваясь, словно с похмелья или после нокдауна, Андрей побрел к речушке. Присев, долго умывался, замочил черную униформу. Вернулся к новым и старым товарищам бодрым, как после двенадцати часов сна.

И снова наклонился. На этот раз над Паниным. Усмехнулся, припомнив фразу Мирона из кинофильма «Адъютант его превосходительства»:

– Не, Павло, ты молодым так и останешься.

Ветеран был тяжело ранен в грудь и не мог говорить. Он с трудом дышал. А его взгляд фактически блуждал по ту сторону света.

– Ты хорошо стреляешь, – запоздало похвалил Вихляя Курбатов, обутый в высокие резиновые сапоги. – Сколько времени прошло, а он все никак не сдохнет.

– Это значит, он стреляет плохо, – встрял Зеленин. – Эй, Зоркий Сокол, пошли работать.

Вихляй перехватил взгляд Курбатова: «Не отвечай». И согласился с бывшим прокурором. Встанет он в стойку, его здесь на куски изрежут, благо охотничьих ножей едва ли не по паре на брата.

Вместе с Троем они вытащили из «УАЗа» труп бомжа, положили его между Паниными. Пока Трой ходил за канистрой с бензином, Вихляй попрощался с товарищем: взвел курок пистолета и, почти не целясь, трижды выстрелил Ветерану в грудь.

Закопав обгоревшие трупы, полив сверху могилу ортофосфорной кислотой, бригада засобиралась. Курбатов подозвал Вихляя к своему джипу и похлопал по заднему сиденью: «Присаживайся».

Загодя включив проблесковые маячки, эскорт из трех машин тронулся в сторону города.

– Честно говоря, вчера я тебе не поверил, – начал разговор Курбатов.

– А теперь веришь?

– Обращайся ко мне на «вы». И теперь не верю. Потому что разговариваю с трупом. Я вижу, ты хочешь снова дерзнуть?

Андрей Вихляев ответил после долгой паузы:

– Может быть, завтра. Сегодня я устал.

Алексей Викторович Гриневич мог сказать, что сегодня его обезглавили.