Страница 16 из 21
Короче, ни малейшего желания идти в отпуск у меня не было.
– Я в рабочей форме, господин специальный координатор! – металлическим голосом отчеканил я в лучших традициях Императорской военной школы.– Готов выполнить любое задание по «полевому» профилю!
Хокусай хмыкнул.
– Есть мнение,– сообщил он,– тебя от полевой работы временно отстранить. Желаешь знать почему?
Я желал.
– Потому что ты у нас нынче единственный и неповторимый, как английская королева. И велено твоим драгоценным организмом не рисковать.
– А чем я рискую здесь, на базе? – осведомился я.– Из меня что, плохой аналитик?
Хокусай сощурил свои и без того сощуренные глазки и произнес ледяным тоном:
– Я не допущу перевода в аналитики полевого офицера твоего уровня без достаточно веской причины. Даже временно. Ты сам должен знать, майор: мышление аналитика и боевого командира отличаются принципиально.
Я это знал. В «поле» сплошь и рядом интуиция идет впереди разума. Потому что времени на размышление нет. Да, я это знал, но полагал, что мое подсознание не обидится, если я немного поработаю головой.
Но говорить я этого не стал. Начальство свою точку зрения высказало, а приказы не обсуждаются.
– Ты еще успеешь покоординаторствовать, Грива,– сказал специальный координатор Хокусай с еле уловимой грустью, и я немедленно вспомнил, что мой начальник был полевиком без малого семь лет. Пока на последней операции ему не отмахнули лазером обе ноги. Собственно, это было не так страшно. Лазер – не граната, отрезает чисто, даже кровь почти не идет. Так что ноги моему командиру пришили обратно с полным восстановлением функций, но…
Умники из отдела психологии решили, что временная потеря конечностей нанесла серьезную травму психике офицера и для полевых операций Хокусай уже не пригоден. Только для руководства этими самыми операциями. В строгом соответствии с патологическим правилом: «Кто может делать, делает; кто не может – учит, как делать; кто не может ни делать, ни учить, учит, как учить».
Так и стал подполковник Хокусай координатором Хокусаем. Склонен думать, что он не слишком радовался повышению.
Не больше, чем я, когда получил наконец возможность обмыть свои майорские эполеты. И отбыть в отпуск.
Одно утешение: в Санкт-Петербурге стоял славный месяц июнь, а дома я действительно не был давно. Три года.