Страница 6 из 82
Генрих III и без того уже находился в раздоре с Губертом де Бургом, но по другой причине. Король хотел предъявить свои права наследства на французские земли, утраченные его отцом. Гасконцы, выступавшие против объединительной политики Капетингов, подговаривали Генриха III к войне, а в 1229 году и нормандские бароны прислали ему тайное предложение поднять оружие против французского короля. Но пока реальная власть была у Губерта де Бурга, ничего нельзя было сделать, ибо верховный судья не выказывал никакого желания тратить английские деньги на континентальные войны. Благодаря его влиянию просьба Нормандии была отвергнута, а армия, собравшаяся в Портсмуте для отправки в Пуату, разошлась из-за недостатка денег и провианта. Узнав об этом, молодой король выхватил меч и как бешеный бросился на верховного судью, обвиняя его в измене и в том, что он подкуплен французским золотом. Ссору удалось замять, и экспедиция была отложена на год.
В 1230 году Генрих III действительно отправился в Бретань и Пуату, но кампания окончилась неудачей. Козлом отпущения и на этот раз был выставлен Губерт де Бург: король предъявил ему обвинение, что его упорное сопротивление войне помешало одержать победу. Как раз в это время подоспело и решение папского суда. Летом 1232 года Губерт де Бург был отставлен от должности верховного судьи и силой вытащен из капеллы в Брентвуде, куда он скрылся, спасая свою жизнь. Народное уважение к опальному лорду ярко сказалось в словах кузнеца, которому поручили заковать Губерта де Бурга. «Я скорее умру какой угодно смертью, – заявил этот достойный человек, – чем закую человека, освободившего Англию от чужеземцев и спасшего Дувр от французов».
Губерт де Бург был брошен в Тауэр, и, хотя его скоро освободили, влияние его было утрачено навсегда. Его падение оставило Англию беззащитной перед абсолютистскими притязаниями Генриха III.
Тауэр принимает шотландцев
Сын Генриха Строителя король Эдуард I за долгие годы своего царствования (он правил Англией с 1272 по 1307 год) сделался предметом безграничного уважения и обожания для своих подданных. Причина народной любви была проста – он стал первым подлинно английским королем.
Национальные традиции нашли отражение не в одних только золотистых волосах и настоящем английском имени короля, напоминающем о древних владыках Британии, – сам характер Эдуарда I был вполне английским. И по своим дурным и по хорошим качествам он был типичным представителем своего народа: как и этот народ, он был свободен и надменен, упорно держался за свое право, был упрям, ворчлив, ограничен в своих симпатиях и пристрастиях, но также и правдив, трудолюбив, честен, умерен, предан долгу и религиозен. От своих анжуйских предков Эдуард I унаследовал страстность и склонность к жестокости. Когда он наказывал, то часто бывал немилосерден. Однако в нем не было мстительного упрямства: легко впадая в бешенство, он так же легко и успокаивался. В большинстве случаев его поведение было поведением увлекающегося, великодушного человека. «Ни одному человеку, который просил у меня милости, я не отказывал», – с удовлетворением говаривал он в старости.
Грубое солдатское благородство его натуры особенно ярко проявлялось на войне. Не раз, попав в трудное положение, он делил с солдатами тяготы похода, спал на голой земле и отказывался выпить вино, отнятое для него у мародеров. «Я завел вас в эту трущобу, и я не хочу есть или пить то, чего у вас нет», – говорил он в таких случаях. Под суровой внешностью короля таилось преданное и чувствительное сердце: он горько плакал при известии о кончине отца, сурово мстил за оскорбление матери и ставил в память своей любви и горя кресты во всех местах, где при переносе праха его супруги останавливался фоб с ее телом. «Я нежно любил ее всю жизнь, и я не перестал любить ее и теперь, когда ее не стало», – признавался он своим друзьям.
По отношению к народу Эдуард I проявлял истинно отеческие чувства. Это был первый король со времен Вильгельма Завоевателя, любивший свой народ и желавший его любви. Его доверию к народу Англия обязана существованием парламента и изданием Великих статутов, легших в основу английского законодательства. Даже ссоры короля с народом носили, так сказать, «семейный» характер. История оставила нам не много сцен, подобных той, когда Эдуард I, стоя в Вестминстере лицом к лицу со своим народом, с внезапно вырвавшимися рыданиями признался в своей неправоте (речь шла о его посягательствах на Великую хартию вольностей).
При дворе Эдуарда I господствовал занесенный из Франции дух рыцарства. Слава полководца казалась Эдуарду I ничтожной по сравнению со славой образцового рыцаря. За его «круглым столом» сто лордов и леди, «все одетые в шелк», возрождали потускневший блеск легендарного двора короля Артура. Но французские представления о рыцарстве соединялись у Эдуарда I с французскими представлениями о королевской власти, согласно которым монарх является ответственным не перед своими подданными, а единственно перед Богом.
Вместе с тем Эдуард I был настоящим королем, в лучшем смысле этого слова. Его понятия о королевских правах и обязанностях были возвышенными и благородными. Он любил власть, верил в свои божественные права, с упрямством стоял за них, – но лишь для того, чтобы обеспечить благосостояние страны и народа.
Эдуарда I можно причислить к числу строителей Тауэра. В его царствование церковь Святого Петра совершенно обветшала, и на ее месте был воздвигнут новый храм – в его современном виде. Сохранился счет расходам по очистке места под строительство: двенадцать человек работали в продолжение двенадцати дней, получая два пенса в день. За слом и своз старой церкви было уплачено сорок шесть шиллингов и восемь пенсов, за выкладку фундамента новой – сорок шиллингов.
Будучи превосходным полководцем, Эдуард I под значение английских стрелков из лука, которым предстояло сыграть такую выдающуюся роль в сражениях Столетней войны. Однако он дрался только тогда, когда его вынуждали к этому. Война для него не была самоцелью как для его предшественников; он видел в ней лишь средство проведения в жизнь его государственных планов национального обустройства Англии.
Царствование Эдуарда I ознаменовалось присоединением к Англии Уэльса (1282) и Шотландии.
Шотландия в то время была конгломератом четырех отдельных округов, в каждом из которых обитали племена, говорящие на разных языках и имевшие различную историю. Однако шотландские короли были соединены родственными узами с английским королевским домом что создавало почву для взаимных притязаний на престол соседнего государства. Со временем при шотландском дворе оказалось множество англичан и нормандцев, в то числе роды Баллиолей и Брюсов, которым предстоял сыграть важную роль в истории Шотландии. В свою очередь в самой Англии шотландским королям и их детям жаловались лордства и графства. При Генри II Шотландия присягнула ему как сюзерену, но Ричард I Львиное Сердце возвратил ей утраченную свободу. Следующее столетие было временем более и менее прочного мира и взаимных компромиссов.
Эдуард I, продолжая эту политику, хотел женить своего сына на шотландской принцессе Маргарите. Однако невеста умерла, а последовавшая затем кончина шотландского короля Александра III в корне изменила ситуацию, так как шотландский престол оказался вакантным.
Из тринадцати претендентов на корону Шотландии только трое принадлежали к царствующему дому. Джон Баллиоль, лорд Хеллуэй, вел происхождение от старшей племянницы покойного короля, Роберт Брюс, лорд Эннандельский, – от средней, а Джон Гастинг, лорд Эбергавенни, – от младшей.
При такой расстановке сил шотландские лорды и девять претендентов признали за Эдуардом I право сюзерена – назначить наследника по своей воле. В 1291 году Эдуард I передал корону Джону Баллиолю как представителю старшей линии шотландского королевского дома. На время страсти вокруг трона утихли.
Фактически Эдуард I стал первым правителем Британии, объединив, наконец, Англию, Уэльс и Шотландию. Но в процесс объединения страны вмешался французский король Филипп IV Красивый. Воюя с Англией за Гиень и Гасконь, находившиеся в вассальной зависимости от английской короны, он решил приобрести союзника в лице шотландского короля. Баллиоль пошел ему навстречу и попросил Рим освободить его от присяги на верность Эдуарду I.