Ослепительные дрозды

— Кто-кто? — спросил доктор Ленько.

— Глаша… Горничная их. Вот плывет она этаким лебедем по столовой, а в руках… В руках — котел с кашей гречневой… А Ульяновы — сидят, ждут, когда Глаша их обслужит… И она обслуживает — сначала Илью Александровича, потом Сашу. Потом… А, вообще-то я…

Тут Огурцов почувствовал, что сейчас, когда он дошел до Володи, очень легко может съехать к изложению вызубренных симптомов маниакально-депрессивного психоза, но Ленько был специалистом опытным и не дал пациенту опуститься до скучного вранья. В душе он был эстетом и красочное описание завтрака семьи Ульяновых его даже слегка растрогало.

— Ладно, ладно, — спокойно заметил доктор Ленько. — Ничего такого с вами особенного не происходит. Ну, не нравится институт. Большое дело. Уходите. Идите в армию.

— Да какая, к черту, армия? — вскричал Огурцов. — Вы можете, хотя бы на секунду, представить себе Володю Ульянова в армии?

— Нет, — често ответил доктор Ленько.

— Хорошо. Уже лучше, — заметил Огурцов. — А Сашу?

— Какого Сашу? — растерянно спросил врач.

— Ну, Ульянова, — входя во вкус начал заводиться Огурцов. — Ульянова Сашку! В армии! В казарме! Носки стирающего дедам! В красном уголке, зубрящим устав — вы можете себе его представить?!

Огурцов не собирался говорить об армии столь эмоционально, он вообще не собирался о ней даже упоминать.

— Так какая же, какая же, к черту армия, в таком случае, — крикнул Огурцов, понимая, что сейчас его отправят из спасительного кабинета восвояси.

— Обычная, — спокойно ответил Ленько. — Обычная армия. Советская. Все служат. А что такое?

— Да не могу я в армию, — окончательно утратив контроль над собой, как-то плаксиво почти прошептал Огурцов. — Что вы? В армию… Я там вообще сдохну. Я и погон-то не различаю… Кто там унтер-офицер, кто — штабс-капитан…

— Выучат, — заметил доктор.

— Ну, допустим. Но, как же я, пардон, простите за выражение, по большой нужде буду в ров ходить? Вернее, орлом сидеть? Я не неженка, поймите меня правильно, но не могу я это… как сказать… Публично испражняться. И вообще…

— Что — «вообще»?

— Вообще мне люди… Меня люди…

— Раздражают?

— Ага. Даже очень. Иногда просто противно… Вот и Володя Ульянов…

— Так-так. С этим понятно, — зевнув, сказал доктор Ленько. — А дома как дела?

— В каком смысле?

— Ну, родители, обстановка? Ладите?

— Отца нет, — ответил Огурцов. — Умер, когда мне шесть лет было. Мама — учитель. Но я редко дома бываю…

— Что так? Проблемы?

— Да нет. Просто мы с ней разные люди. Как Володя с Сашей…

— Ладно, про Володю с Сашей мы уже слышали. Так что ты от меня-то хочешь, — Ленько заглянул в карточку, лежащую перед ним на столе, — Саша? Что ты хочешь от меня?

— Того же, что Саша Ульянов хотел от всех. От всех людей на земле… Помощи.

— Какой помощи?

— Хочу… Поправиться. Саша, вот, тоже хотел, да не дали ему. Не успел…

— А ты чувствуешь себя больным?

Огурцов уставился в пол. Он не мог найти нужных слов. Все то, что он представлял себе, когда шел в диспансер «сдаваться», как принято было говорить среди его знакомых, оказалось пустыми фантазиями. Кажется, этот ушлый доктор раскусил его еще в тот момент, когда Огурцов только открыл дверь кабинета. Конечно. Не он первый, не он последний. Сколько уже «закосило» армию «сдавшись в дурку», сколько еще придет сюда молодых людей, изображающих из себя душевнобольных — конечно, этот доктор Ленько все уже повидал и все знает. Пустой номер, одним словом. Фокус не удался.

— Ну, так.

Ленько побарабанил пальцами по столу.

— Хочешь в больницу лечь? Обследуем тебя — если ты себя так плохо чувствуешь, то надо что-то делать… Лечить. Да?

— Лечить… Да. Наверное. А то, знаете, так все тошно… Как в преддверии революции. Когда низы, там, верхи… Ну, вы в курсе.

— Да, я в курсе, — кивнул доктор. — Хорошо.

Ленько низко склонился над столом и начал что-то быстро писать в девственно чистой карточке Огурцова.

— В больницу? — робко спросил пациент, начиная внутренне трепетать.

— Нет. Зачем тебе в больницу? — подняв голову спросил Ленько. — Не нужно тебе в больницу. Без больницы, бог даст, управимся.

Ленько протянул Огурцову бумажку.

— Это адрес. Дневной стационар. Завтра к девяти утра приходи.

— А что это такое — дневной стационар? — на всякий случай насторожился Огурцов.

— Ничего страшного. Понаблюдают тебя, ты походишь туда… С девяти до трех каждый день, кроме выходных. Успокоишься… А там посмотрим. Больничный тебе выпишу. Ну, то есть, справку для института. Все. Более не задерживаю. Только — про Володю и Сашу больше не говори никому.

— Я не смогу, — начал было Огурцов, но Ленько сверкнул очками как-то уж очень жестко.

— Сможешь. Понял меня?

— Понял, — потупившись ответил Огурцов и вышел на свободу.

— Что, испугался?

Полянский внимательно смотрел на Огурцова.

— Ну, Леша, ты вообще… Там же люди могут быть… Ты с ума сошел.

— Прибздел?

Огурцов встал, подошел к окну и выглянул в него сбоку, прижавшись спиной к стене, как делают персонажи советских шпионских фильмов.

— Ну что там? — весело спросил Полянский.

— Ничего… Слава Богу…

— Бог здесь не при чем, — заметил Дюк.

— Да? А что — при чем?

— Расчет и наблюдательность. Просто я — ты вот не заметил — а я секунду назад в окно выглядывал. И видел, что никого там нет. Ты-то на это внимания не обратил.

— Ну, как это?…

— Да так. Ты, Саша, когда говоришь, становишься этаким глухарем. То есть слышишь только себя. Ничего не замечаешь, ни на что не обращаешь внимания. Реагируешь уже постфактум.

— Ну и что? — надулся Огурцов. Ты что мне, мораль решил читать? Не надо, Леша. Не надо. Я что, сделал что-то не так? Ненавижу, когда из окон бутылки бросают, ненавижу! Жлобство это.

— Ну, жлобство, так жлобство. Это еще очень спорный вопрос, что есть жлобство и кто есть жлоб.

Огурцов хотел ответить, но сдержался. Дюк явно провоцировал его, вызывал на ссору, а ссориться Огурцову не хотелось. Не хотелось ему покидать уютную комнату Полянского, опять идти на улицу, неведомо куда — а здесь хорошо, спокойно, музыка хорошая, чаек-кофеек, опять-таки, может быть, кто-нибудь в гости зайдет, выпить принесет.