Страница 10 из 85
Ренфрю приободрился и на какое-то время перестал нервничать.
— А почему бы нам не подышать свежим воздухом? Сегодня очень приятный вечер, тепло, и еще не стемнело. — С этими словами Марджори открыла застекленную дверь и стала выпроваживать гостей из дома. Она надеялась, что Маркхемы отдадут должное ее саду. Так и произошло. Сильный запах жимолости чувствовался уже у дверей. Гости разбрелись по саду, под ногами скрипел гравий.
— Как в Калифорнии, нормально? — обратился Джеймс к Маркхему.
Марджори, прислушавшись, уловила некоторые фразы из ответа Маркхема:
— Руководство не закрывает Университетский городок Дэвиса, пока… Что касается нас — я сейчас работаю на полставки. И это благодаря профсоюзу.., мощное средство.., профессора объединились с конторскими служащими теперь.., эти чертовы студенты хотят, чтобы им читали курс по коммерции…
Когда Марджори посмотрела на него, беседа прекратилась.
Грэг потихоньку отстал от компании и остановился у края внутреннего дворика. Заметив его грустное лицо, Марджори подошла поближе.
— Я понятия не имела, что дела обстоят так скверно.
— Теперь везде так, — сказал он тусклым голосом уставшего от жизненных перипетий человека.
— Ну, — она старалась ободрить его, — мы здесь надеемся, что скоро все изменится к лучшему и лаборатории снова откроются. В колледжах настроены очень оптимистично в отношении…
— Если бы желания были лошадьми, то нищие — всадниками, — кисло усмехнулся он. Затем, взглянув на Марджори, добавил:
— Или же так: “Если бы лошади никуда не годились, то всадники стали бы нищими”. Я вообще люблю перефразировать клише, а вы?
Марджори решила, что такая неожиданная и резкая смена темы и настроения свойственна ученым-теоретикам. Конечно, их очень трудно понять, но с ними интереснее, чем с экспериментаторами, такими как Джон. В ответ она улыбнулась:
— Уверена, что в этом году, здесь, вы сможете отключиться от финансовых проблем.
— Хм-м. Да, конечно. Лучше жить в чьем-то прошлом здесь, чем копаться в собственном там. Здесь так прекрасно, что можно забыть окружающий мир. Здесь я наслаждаюсь досугом после занятий чистой теорией.
— Вы заперлись в башне из слоновой кости? “Здесь город мечтательных шпилей…” — так, кажется?
— Это Оксфорд — город мечтательных шпилей, а Кембридж — город мечтаний, от которых бросает в испарину.
— Вы говорите о научных амбициях? Грэг поморщился:
— Элементарный практический опыт подсказывает, что после сорока вы вряд ли можете разрабатывать новые теории. Конечно, все очень индивидуально. Множество великих открытий ученые сделали в пожилом возрасте, однако вы начинаете чувствовать, как способности потихоньку улетучиваются. Я думаю, то же самое происходит и с композиторами. Озарения возникают просто ниоткуда, пока вы молоды.., но потом наступает период взросления, ожесточения, наслоения одного на другое…
— А эта ваша работа с Джоном по передаче сообщений в прошлое, она действительно захватывает? Это ведь настоящий прорыв в науке и в жизни.
Лицо Грэга озарилось улыбкой:
— Да, у нас снова есть шанс. Это актуально, и никто, кроме меня, этой темой не занимается. Если бы не закрылось так много факультетов прикладной математики и теоретической физики, сейчас бы вокруг крутилось множество молодых талантливых парней.
Марджори шагнула в прохладу влажной зелени, которая заполонила собой садик.
— Я бы хотела спросить у того, кто знает, — сказала она, и голос выдал ее неуверенность, — что собой представляет этот тахион, с которым разбирается Джон? Он старается объяснить, но мне трудно понять, у меня гуманитарное образование.
Грэг, сцепив руки за спиной, внимательно вглядывался в темнеющее небо. Марджори отметила, что он вдруг стал задумчивым, будто отгадывал какую-то мучившую его загадку. Он продолжал смотреть куда-то вдаль, словно не замечая затянувшегося молчания. В небе, мигая зелеными хвостовыми сигналами, описывал дугу самолет. У Марджори возникло странное чувство непонятной вины.
— Я думаю, труднее всего понять, — заговорил Грэг так, будто мысленно написал статью и сейчас зачитывает ее, — какое отношение ко времени имеют частицы, летящие быстрее движения света.
— Да, в этом-то все и дело. Джон сразу перескакивает на вопросы приема и фокусирования.
— Эта близорукость человека, который должен заставить чертову игрушку работать, вполне понятна. Ну хорошо. Вы, конечно, помните, что доказал Эйнштейн столетие назад: скорость света — это предел скорости?
— Да.
— Ну, не очень популярное объяснение его теории относительности таково, — здесь он приподнял брови, как бы показывая свое пренебрежительное отношение к следующей цитате, — что “все относительно”. Конечно, в этом утверждении нет смысла. Ближе к истине утверждение, что во Вселенной нет привилегированного наблюдателя.
— Даже физики не привилегированны? Грэг улыбнулся этой подковырке:
— В первую очередь физики. Поскольку мы знаем суть происходящего. Как доказал Эйнштейн, два наблюдателя, перемещаясь относительно друг друга, не могут согласиться с тем, что два события происходят одновременно. Это потому, что свет обладает конечной скоростью и ему требуется совершенно конкретное значение времени, чтобы пройти от места события до наблюдателя, и это время окажется разным для каждого из них. Я могу с помощью простейшей математики…
— О, пожалуйста, не нужно, — засмеялась Марджори.
— Согласен. В конце концов, у нас вечеринка. Дело в том, что ваш муж охотится здесь за большой рыбой. Его эксперимент с тахионами способствует дальнейшему развитию теории Эйнштейна. Открытие частицы, движущейся быстрее света, приводит к тому, что оба наблюдателя не смогут прийти к общему мнению, какое из двух событий произошло раньше. Иными словами, становится неопределенным само понятие времени.
— Но, конечно, трудности возникают только с применением направленных пучков тахионов.
— Нет, здесь вы абсолютно не правы. Речь идет о фундаментальной проблеме. Видите ли, “световой барьер”, как называют проблему скорости света, удерживает нас во Вселенной, где существует упорядоченное понятие одновременности. Однако в этом случае мы можем по крайней мере сказать, в каком направлении движется время. А вот при появлении этих частиц нельзя сделать даже этого утверждения.
— И все из-за использования этих частиц? — спросила Марджори с сомнением в голосе.
— Да. Они редко встречаются в природе, как нам кажется, и потому до сего времени мы не могли наблюдать эффект их действия. Но теперь…
— А не лучше ли построить космический корабль с применением тахионов и отправиться к звездам?
— Ни в коем случае, — энергично замотал головой Грэг. — Все, что ваш муж может сделать, — это создать потоки частиц, а не твердое тело. Как вы собираетесь попасть на корабль, который движется мимо вас со скоростью, большей скорости света? Идеалистическая чепуха. Нет, главное здесь — возможность передавать сигналы. Это будет совершенно новая область физики. А я.., счастлив, что могу в этом участвовать.
Марджори инстинктивно похлопала Грэга по руке. Его последняя фраза наполнила ее тихой радостью. Приятно видеть человека, который занимается непосредственно делом, не касающимся его самого, — это такая редкость в последнее время. Джон, конечно, и сам такой же отрешенный, но с ним все воспринималось по-другому. Его эмоции относились только к его машинам, да еще ко всей Вселенной, которая не хочет раскрывать свои секреты. Возможно, в этом и состояла разница между осмысливанием экспериментов, как это делал Грэг, и их осуществлением. Наверное, труднее думать о красоте математических выкладок, когда твои руки в машинном масле.
Подошел Джеймс.
— Грэг, вы что-нибудь знаете о политических настроениях в Вашингтоне? Я вот думал…
Марджори почувствовала, что контакт между нею и Грэгом потерян, и отошла в сторону, посматривая на гостей. Грэг и Джеймс пустились рассуждать о политике. Они быстро справились с проблемой непрерывных забастовок, решив, что главным виновником является Совет профсоюзов. Джеймс спросил, когда американское правительство намерено снова открыть фондовую биржу. Джон довольно неуклюже крутился среди гостей. “Странно, что человек может чувствовать себя неловко в собственном доме”, — подумала Марджори. То, как он наморщил лоб, говорило ей, что он не уверен, следует ли ему присоединиться к этим двум собеседникам. Он ничего не понимал в фондовой бирже и презирал ее как разновидность азартной игры. Она вздохнула, втайне пожалев его.