Завещание ночи

Видимо, я действительно был очень пьян, направляясь в ванную, если не смог сразу распознать этот переливающийся из тональности в тональность изменчивый голос-хамелеон. Он говорил, и я даже замер, боясь шевельнуться, услышав отвратительные вкрадчивые интонации:

— Тебе все равно осталось жить недолго, Роман… Месяцы, ну, пускай даже два-три года… Мелочь даже по вашему счету, а потом — ничего, вообще ничего, понимаешь, Роман? Ни добра, ни зла, ни всех этих сказок про воскресение… Ночь, вечная холодная ночь, подумай, Роман, неужели не страшно?

И незнакомый надтреснутый голос насмешливо ответил:

— Не пугай меня, Хромой. Я старый зек, Хромой, и я знаю, что есть вещи и пострашнее смерти. Не без твоей помощи узнал я это, Лысый Убийца, похититель детей… И не боюсь я ночи там. Я боюсь ночи здесь, Хромой.

Послышался неприятный хрустящий звук — как будто перекусили кость. Я, цепенея от поднимающегося откуда-то из глубины тошнотворного ужаса, заглянул в щель между створками двери.

За дверью была большая, заставленная стеллажами и книжными шкафами комната — очевидно, кабинет деда ДД. Сам Лопухин-старший сидел в высоком черном вольтеровском кресле у задернутого тяжелой шторой окна. Он сидел вполоборота ко мне, но горевшая по его правую руку настольная лампа не давала ему увидеть меня, даже если бы я стоял на пороге.

Второй человек, находившийся в кабинете, был виден мне только со спины, но и этого было вполне достаточно, чтобы понять, кто он. Громадная костлявая фигура, одетая на сей раз в какое-то немыслимое черное кожаное пальто до пят, голомозый череп. Зловещие вкрадчивые интонации, перешедшие теперь в мерзкий свистящий шепот:

— Ты выжил из ума, старик… Я предлагаю тебе сделку. Только я могу подарить тебе еще одну жизнь в обмен на чашу. Ну зачем тебе чаша, старик, все равно ты не можешь разбудить ее силу…

— Ты сказал «чаша», Хромой? — неожиданно громко воскликнул Лопухин. — С каких это пор ты осмеливаешься называть ее так?

Черный силуэт отшатнулся. Но через секунду приблизился к креслу почти вплотную, навис над ним, матово поблескивая страшной головой, и зашипел:

— Ты стареешь, Роман, ты с каждым днем все ближе и ближе к смерти, а моя сила все растет… Тебя уже совсем мало, Роман, а меня все больше и больше… Вот потому-то я и называю раритет — чашей…

Я неслышно отодвинулся от двери. Мой вчерашний визитер снова находился со мной под одной крышей, но на этот раз у меня была куда более выгодная позиция, чем в первую нашу встречу. Разумеется, я понимал, что устраивать разборки в чужом, да к тому же столь уважаемом доме, нехорошо, но за лысым был записан слишком большой должок, а такие долги я не прощаю. Стараясь ступать совершенно бесшумно, я проскользнул в прихожую, постоял секунду, прислушиваясь к едва доносившемуся из комнаты ДД пению, затем нашел на вешалке свою куртку и вынул из кармана кастет. Вчера я уже имел возможность убедиться в том, что голыми руками лысого не возьмешь. Вырубать его нужно сразу, жестко и — главное — неожиданно. Кто знает, вдруг он и вправду мастер искусства замедленной смерти? Но кто бы он там ни был, а мгновенный удар кастетом в основание черепа уложит любого. Проверено.

Правда, нужно ухитриться нанести удар действительно мгновенно. Здесь мне приходилось надеяться только на то, что враг стоял спиной к дверям и был поглощен спором с Лопухиным-старшим. Смысла этого спора я, правда, не уловил, но разговор у них происходил явно на повышенных тонах. Стало быть, существовал небольшой шанс на то, что, если отворить дверь тихо и без скрипа, то они этого не заметят. А преодолеть три метра до кресла — не проблема.

Я подкрался к двери и осторожно заглянул в комнату. Там ничего не изменилось, если не считать того, что лысый верзила повернулся к Лопухину боком и мог краем глаза видеть, как открывается дверь. Это было плохо, но не смертельно, потому что стоять в таком положении — почти не видя собеседника — ему явно было неудобно. Я поплевал на палец и начал аккуратно смазывать дверные петли, прислушиваясь к доносившимся из кабинета обрывкам спора.

— Глупец, — свистел лысый, — ты сам не понимаешь, от чего отказываешься. Любой человек в мире с радостью отдал бы все за возможность обрести бессмертие — любой, кроме тебя, дурака с куриными мозгами… А если ты думаешь, что раритет поможет тебе там…(он произнес несколько непонятных слов), то ошибаешься… он никогда никому не помогает…

— Я ничего не думаю про раритет, — ответил Лопухин. — Я знаю только, что ты все равно лжешь мне, ты, Бабаи, Серый Обманщик, как лгал ты Чэнь Тану, обещая ему бессмертие в обмен на жизнь несчастного Ли Цюаня… Как лгал ты самому Ли Цюаню, которого убил в заводях Талассы… Да, раритет никому не помогает, как не помогает никому и Корона с Камнем, погубившая Ли Цюаня… Ты же всегда и всем лжешь, Хромой!

— Ты брешешь, как паршивая драная шавка из трущоб, — неожиданно холодно и величественно произнес лысый. — Ты не мог знать судьбу дерзкого Ли Цюаня, возомнившего себя Хозяином Железной Короны, это было за много воплощений до тебя… Ты упорствуешь в своей слепоте и отказываешься от бессмертия. Хорошо!

Он выпрямился во весь свой немалый рост и повернулся к Лопухину. Я надел на руку кастет, подвигал пальцами и взялся за ручку двери.

— Но запомни, старик, — вещь эту можно не только купить, но и отнять. А отнять ее можно и у мертвого.

— Я не боюсь тебя, Хромой, — устало сказал Лопухин-старший. — Но ты стал очень утомителен в последнее время.

Дверь открылась уже наполовину. Тот, кого дед ДД называл Хромым, до сих пор ничего не заметил.

— А отнять у меня раритет ты не сможешь, — продолжал старик. — Твоя сила не безгранична, убийца, ты не можешь читать чужие мысли… И потом, я ведь знаю, чего ты боишься больше всего на свете…

Черная фигура опять дернулась, и я испугался, что лысый сейчас обернется. Но взгляд его по-прежнему был направлен на Лопухина, и я смог беспрепятственно открыть дверь до конца.

— Ты осмелился угрожать мне, Роман, — просвистел он, — и ты будешь наказан… — голос его окреп и загремел, и в его гулких раскатах я сделал два неслышных шага вглубь кабинета. — Да, ты прав, я не умею читать мысли. Но я умею допрашивать мертвых, а мертвые никогда не лгут! Жди Стрелу Мрака, Роман! Жди Стрелу Мрака!

И тут я прыгнул. Это был хороший прыжок, много лучше того, что вчера кончился для меня так плачевно. Я высоко взлетел в воздух и, падая сверху, с силой опустил тяжелый кастет на голый поблескивающий череп.

Вообще-то это был убойный удар, решиться на который можно было только с пьяных глаз, и, возможно, я впервые в своей жизни убил бы человека, но все произошло по-другому. Вместо того, чтобы с размаху налететь на тугую кожаную спину, я, увлекаемый силой удара, пролетел куда большее расстояние и врезался в книжный шкаф. Кастет разбил стекло книжной полки, и на меня, вспахавшего подбородком ковер, посыпались острые осколки, крупные и помельче. Меня пронзило мгновенное ощущение раскаяния за дурно выполненный удар и страх перед неминуемым ответным ударом противника. Я не сомневался, что если он сумел за какие-то доли секунды почувствовать опасность и уклониться, то нога его размозжит мне позвоночник раньше, чем я успею перекатиться на спину. Но мгновение протекло, удара не последовало, и я, совершив ритуальный круговой мах ногой (на случай, ежели его удивленная физиономия наклонится посмотреть, не разбил ли я себе, часом, головку), перевернулся и сел, прислонившись к стеллажам.

Лысого моего противника в комнате не было. То есть, теоретически, он мог, конечно, в ужасе забиться куда-нибудь под стол, но я очень слабо представлял себе, как бы все это выглядело на практике — при его-то габаритах. Были мы в комнате вдвоем с дедом Дмитрия Дмитриевича, да несся с оглушительным лаем по коридору Дарий, странным образом не почуявший чужого за весь долгий разговор в кабинете. Дед ДД сидел в кресле, прямой, как отвес, закрыв лицо худыми руками с дряблой, покрытой пигментными пятнами, кожей. Медленно, очень медленно он опустил эти беспомощные старческие руки, открыл накрепко зажмуренные прозрачно-голубые глаза, и когда я увидел эти глаза, мне стало стыдно. Невыносимо стыдно.