Восход шестого солнца

— Ты упрям, Малинче, — вздохнул невидимый Джафар. — Упрям и недоверчив… Я могу убить тебя, прежде чем ты сосчитаешь до двух. А могу оставить в живых и сдаться тебе в плен. Любой здравомыслящий человек уже давно принял бы верное решение.

Эрнандо не успел ответить. Снизу, со скальной площадки, раздался протяжный стон.

— Педро? — крикнул Кортес, всматриваясь в светлую лунную ночь. — Педро, ты цел?

Ворочавшийся на скале человек разразился проклятьями, и у Кортеса мгновенно отлегло от сердца. В его отряде не было человека, равного капитану Коронадо по части изощренного богохульства.

— Я же говорил тебе, — укоризненно промолвил ассасин. — Твой друг жив… пока.

— Я его вижу! — хрипло прорычал Коронадо со своей площадки. — Я вижу ублюдка! Он прячется в расселине, командир! Клянусь адом, я вытащу его из этой норы!

— Прежде я прострелю тебе голову, — холодно ответил Джафар. — Потому что у меня есть арбалет, а у тебя нет даже меча. Ты его выронил, когда падал.

— Что делать с маслом, командир? — всхлипывая от боли, спросил Панчо. Он вытащил наконечник стрелы из каната и теперь держал пробитую ладонь перед собой, баюкая ее, как младенца. — Сюда тащить, как вы велели? А как же сеньор капитан? Он же там, внизу…

— У твоего солдата ума побольше, чем у тебя, Малинче. Ну, где же твое масло?

— Педро! — крикнул Кортес. — Можешь спуститься еще ниже?

Коронадо простонал что-то неразборчивое, и Эрнандо понял: надеяться ему особенно не на что.

— Если ты не забыл, у твоего друга прострелена нога, — подсказал ассасин. — Одно неверное движение — и он снова сорвется с лестницы. Послушай, приятель, почему бы тебе не успокоиться и не подумать как следует? Один час — в обмен на десяток жизней.

— Лезь наверх, Панчо, — велел Кортес. — С маслом пока не торопитесь, ждите приказа.

Он с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев. Он не собирался вести с Джафаром долгих бесед, не в последнюю очередь потому, что время сейчас работало на убийцу, но ничего другого ему не оставалось. Храбрая и глупая выходка капитана Коронадо спутала все его карты.

— Ты видишь этот огонек там, внизу? — спросил кастилец. — Думаешь, это уходит твой хозяин? Это уходят мои деньги!

Крошечный факел Кецалькоатля почти потерялся на фоне лагерных костров тотонаков, расчертивших равнину огненными квадратами. Еще немного — и Змей уйдет безвозвратно. Но проклятый ассасин, разумеется, именно этого и добивается… — Не будешь дураком — никуда твои деньги не денутся, — неожиданно будничным тоном сказал Джафар. На этот раз голос его прозвучал совсем рядом и Кортес невольно заозирался, но, разумеется, никого не увидел. — Я же говорил тебе, что готов сдаться в плен.

— Ты себя переоцениваешь, — Эрнандо почти не обращал внимания на слова араба, лихорадочно соображая, как же преодолеть неожиданную преграду. Послать вниз солдат в тяжелых доспехах? Но на узких крутых ступенях неуязвимые для стрел латники превратятся в беспомощных кукол, которых ничего не стоит сбросить в пропасть простыми пинками. — Кецалькоатль стоит куда дороже наемного убийцы.

— А кто мешает тебе сказать, что ты все-таки поймал Кецалькоатля? Или ты думаешь, в Теночтитлане так хорошо знают моего господина в лицо?

— В своем ли ты уме? Какой из тебя Змей в Драгоценных Перьях?

Джафар рассмеялся негромким довольным смехом.

— Совсем неплохой, уверяю тебя. Господин, правда, повыше меня, но я могу казаться высоким. Кожа у меня такая же светлая, борода тоже есть, не такая длинная и белая, но ведь бороду иногда бреют, а осветлить волосы нетрудно. Лицо… но кто может похвастаться, что видел лицо Кецалькоатля?

— Я, — хрипло проговорил Кортес. Ему казалось, что слова араба сплетаются в невидимую, но очень прочную сеть, вырваться из которой будет непросто. Все, что он говорил, казалось полным безумием… но в этом безумии, как ни странно, был свой смысл. — Коновал Фигероа. Двое меднокожих, что держали его за руки.

На этот раз Джафар помедлил с ответом.

— Четверо… что ж, немало. Но у вас, христиан, есть веские причины, чтобы молчать, а меднокожих никто слушать не станет. В конце концов, всем известно, что лицо бога может меняться. Перед тем, как проститься с господином, я попросил его оставить мне маску. Так что подмены никто и не заметит. Принцесса Ясмин знает о том, что мой господин бежал?

— Не твоя забота, сукин ты сын! — выругался Кортес. — Что бы ты здесь ни плел, я все равно доведу дело до конца, понимаешь?

И в это время произошло странное. Огненный узор на равнине пришел в движение. Большие костры гасли, как будто их задувал идущий вдоль рядов невидимый великан. В темноте немедленно вспыхивали десятки огоньков поменьше, похожих на горящие в ночи глаза ягуара, сливались в широкие огненные реки, текущие на восток, прочь от горной страны отоми. Несколько мгновений Эрнандо оцепенело смотрел на это зрелище, потом понял, что оно означает, и не сдержал крика ярости.

— Они уходят! Чертовы тотонаки уходят!

Джафар вздохнул — как показалось кастильцу, с облегчением.

— Значит, мой господин достиг цели. Ему не потребовалось даже часа. Что ж, я исполнил свой долг, Малинче.

— Теперь ты сдашься? — недоверчиво спросил Кортес. — Не попытаешься спастись сам? Брось хитрить, знаю я эти штучки! Наверняка хочешь отправить на тот свет еще двух-трех моих людей, а потом улизнуть, вот и все!

Ассасин тихо рассмеялся. Так мог бы смеяться человек, получивший наконец долгожданную награду.

— Мы никогда не убиваем просто так, Малинче.

— Расскажи это Педро и Себастьяну! — мгновенно разъяряясь, крикнул Кортес. — Эстебану, Хорхе и тому бедолаге, которого ты подстрелил на лестнице! Каждое твое слово — ложь!

— Ты ошибаешься, — строго сказал Джафар. — Твои люди погибли потому, что угрожали моему господину. А я получил приказ любыми средствами оберегать жизнь господина. Теперь приказ исполнен, и в моих услугах нет больше нужды.

— Кто же велел тебе охранять Змея? — спросил Эрнандо, в бессильной злобе глядя на текущие на восток огненные реки. — И почему ты думаешь, что больше не понадобишься своему господину?

— Ты очень любопытен, Малинче. Таких вещей ассасины не рассказывают никому, но раз уж мы с тобой заключили сделку, я отвечу на твои вопросы.

«Никакой сделки мы с тобой не заключали», — хотел оборвать его Кортес, но почему-то ничего не произнес. Возможно, в последний момент любопытство действительно пересилило ярость.

— Приказ я, разумеется, получил от своего пира, шейха Аламута, — обстоятельно принялся рассказывать Джафар. — Я не простой боец, а наиб, офицер, и подчиняюсь только самому Старцу Горы. Он и велел мне быть тенью Великого Пророка, которого ты называешь Змеем в Драгоценных Перьях. Я честно служил своему господину, оберегая его от всех опасностей на суше и на море. На Драконьих островах я не раз спасал его от жестоких аль-карибу, которые едят людей и делают из их черепов игрушки своим детям. В Лазурном море за нами гналась сторожевая фелуха эмира, и мне пришлось пустить ее ко дну, хотя мой господин никогда не одобрял насилия. О, это было труднее всего — убеждать Пророка в том, что ради торжества его веры нужно пожертвовать десятком-другим тупоголовых врагов… Порой он целыми неделями не хотел меня видеть, не желал со мной разговаривать — так противна была ему мысль о том, что очередным своим спасением он обязан убийце. Но в конце концов я тоже дал промашку, Малинче. Тогда, в Семпоале, с этим мерзким карликом… Вообще-то я с самого начала был против поединка. Выследить колдуна мне ничего не стоило — такие уродцы даже для Закатных Земель редкость. Но Пророк строго-настрого запретил мне его трогать. Хотел, видно, поглядеть, на что способны служители его древнего врага, Дымящегося Зеркала… Ну и посмотрел.

Джафар замолчал. Кортес услышал за спиной легкий шорох, слегка повернул голову и увидел двух одетых в хлопковые доспехи меднокожих воинов, за которыми маячила высокая, закованная в панцирь фигура Диего. В руках у бесшумно спускавшихся по ступеням меднокожих были короткие деревянные дубинки, куда более подходящие для боя на узкой лестнице, чем длинные мечи кастильцев. «Бросятся на прорыв, — понял Кортес. — Пусть даже Джафар подстрелит кого-нибудь одного, второй наверняка успеет вступить с ним в схватку. А там и Диего подоспеет… Что ж, план хорош, жаль, что он уже ничего не изменит…»