Черный смерч

– Жалко, красивый мальчик, – жалостливо бормотнула за спинами Лишка.

– Ничего себе! – Данок едва удержался, чтобы не фыркнуть смешливо, что было бы неприлично рядом с телами погибших. – Да таких красавчиков медведь испугается! Лицо поперёк себя шире, нос будто кочка, и волосищи!.. – В следующее мгновение недостойная мысль споткнулась, сменившись острым стыдом, – Данок понял, кого ему напоминают незнакомцы. Да это же Лишкины соплеменники, те самые неведомцы, о которых рассказывают старики!

Данок сокрушённо затряс головой. Стыдно! Лишка, с которой на пару диатрим бьём, – из этих людей. Лучший друган – Таши, тоже носит в себе четвертинку их крови, а он об этих людях нехорошо подумал. Даже о врагах, ежели они настоящие люди, нельзя худо думать, а эти покуда перед родом зубра ничем не провинились.

Затем Данок разобрал, что бормочет шаман, и испугался. Калюта читал не просто напутствие погибшим, но причудливый заговор, полный угрозы. Шаман собирался кому-то мстить и призывал на чью-то голову сорок сороков бед и напастей. Такое только чужинцам желать впору, но чужинцы людских бед не страшатся. Так кого проклинает шаман?

– Что случилось? – шёпотом спросила Лишка, когда Калюта умолк.

– Они не сами умерли, – тихо ответствовал шаман, указав на лежащие фигуры. – Их убили.

– Карлики?

– Нет. Диатриты людей в корм своим птицам отдали бы. Их убил в спину кто-то из своих. Где их колдун? Где четвёртый из их отряда?

– Может быть, он просто выжил или испугался и сбежал, оставив товарищей одних под чёрным снегом? – неуверенно спросил Таши. Уж очень трудно было поверить, что может найтись кто-то, способный ударить в спину своего. Такой мерзости ни среди зверей, ни между чужинцами не водится. А тут как-никак люди. Легче поверить в труса, который мечется сейчас один по степи, проклиная минутную слабость.

– Чёрная пурга может задушить хворого старика или младенца. Сильного мужчину она так просто не убьёт. Отчего умерли эти люди?

– Не знаю, шаман, – честно ответил Таши.

– И всё-таки их задушил смерч… – Калюта говорил, не глядя на молодых спутников. – Задушил, потому что тот, кто должен был прикрывать воинов от беды, напротив, усилил вредоносность тьмы. А потом – ограбил убитых и ушёл, бросив тела под открытым небом.

– Как ограбил? – вразнобой переспросили воины.

– Именно ограбил, – подтвердил Калюта. – Оружие, инструмент – на месте. Вон в мешке еда. Сколь её было – не знаю, но лишнее вор оставил. А где хоть одна фляга? В пустыне лишней воды не бывает, значит, воду унёс оставшийся в живых. Но не это я называю преступлением. Твоя бабушка, Таши, единственная из родовичей, жившая среди бородатых, рассказала, что эти люди всегда носят в кисете кусочек чистой киновари и не расстаются с ней даже после смерти. Киноварь – это кровь умерших, без неё они не смогут жить среди предков и станут неприкаянными духами. А теперь глядите: Калюта поднял с земли припорошённый злым снегом мешочек. Кисет был вывернут наизнанку, на коже виднелись следы краски, что всеми народами исстари почиталась равной крови.

Лишка стояла пригорюнившись, Таши и Данок бешеными глазами обводили окрестности, словно могли увидеть поблизости того, кто так страшно поступил с людьми. Неважно, что они из неведомых краёв, о которых дети Лара и не слыхивали, – есть вещи запредельные, преступления, которые нельзя прощать никому. И первое среди них – лишить родовича загробной жизни. Это страшней убийства.

Калюта раскрыл мешок с колдовскими причиндалами, откупорил крошечную долблёнку с киноварным порошком, начертал на лицах умерших знаки спокойствия, затем вздохнул и, выбрав три комочка волшебной краски, вложил их в опустевшие кисеты. Люди молчали, но все понимали, что шаман поступает правильно. Неважно, что чистая киноварь стоит баснословно дорого и приносится из неведомых земель, пройдя через сотни человеческих рук. Но раз есть у людей такой обычай, он должен быть выполнен. Бородатые не виновны, что у них не нашлось могучего предка, который всякого своего потомка умеет привести в верхний мир. Так или иначе, встреч с неведомцами не миновать, а как глядеть им в глаза, если обошёлся с их мёртвыми, словно с падалью? А так – расскажут умершие своему шаману о последней услуге, и, глядишь, доброе дело обернётся благом для живых.

Тела как могли завалили пластами растрескавшейся глины и поспешили в путь. Время позднее, охотничий отряд, промышлявший зверя по левому берегу Великой, должно быть, уже заждался четвёрку, ушедшую на кочевья диатритов. Эти набеги повторялись ежегодно шесть лет подряд, с тех пор, как молодой шаман вошёл в силу, и покуда Калюта не потерял ни одного воина, уничтожая иной раз до десятка птичьих гнёзд. Последние два года диатриты уже не высовывались за пределы солончаков, а ведь было время, когда они разгуливали по всему Завеличью.

Этот поход был так же удачен, как и предыдущие, однако тягостная находка отравила радость, и четверо воинов шли с таким чувством, словно погиб кто-то из своих, а родичи в восстановленном селении, что раскинулось на правом берегу, ещё ничего не знают.

Тяжело гружённый караван детей зубра после недельного пути вышел к торговой поляне. Собственно, и поляной эту росчисть назвать было трудно – просто ровное место среди нагромождения камней. Кусты здесь ежегодно выжигались, и буйные травы, ничем не стесняемые и покуда ещё не стоптанные людьми, были по-весеннему свежими.

Торговая поляна издревле была местом встреч не слишком друг друга жаловавших человеческих племён. Бывает так, вроде бы и те и другие – настоящие люди, не чужинцы какие-то, и делить родам нечего, а добрососедства не получается. Но на торговой поляне старые счёты забываются, поскольку без честного обмена плохо всем.

Ближние западные соседи – люди тура, давние союзники, с ними у рода зубра прочный мир. А дальше, за невысокими лесистыми горами начинаются негостеприимные земли. Живёт там несколько родственных племён, которых чохом называют – воины с косами. Это ж надо придумать, чтобы мужчины, собираясь на войну, волосы в две косы заплетали, ровно замужняя баба! Однако воевать они от того хуже не начинали, на этом все сходятся. Последние годы на западе хоть и худой, но мир. Кажется, все поняли, что торговать прибыльней, чем воевать. Люди зубра издавна поставляли в дальние страны лучший золотистый кремень, полосатый халцедон и самый тонкий наждак, в обмен получая товары, которыми изобильны чужие края. Ходили целыми караванами, иной раз по двадцать человек тащили на обмен свои сокровища. Сходились на торговых полянах, безоружные, выслав вперёд стариков. Старики и договаривались, что и как менять. Назад шли налегке, из камней, что в закатных краях бывают, только полупрозрачный обсидиан ценится. А так несли редкости – охру, драгоценную киноварь, горючую серу, выменянную на сладкую озёрную соль. Прежде покупали плотный и белый рыбий зуб, а теперь его берут куда как дешевле у потомков большого лосося, которые этот самый зуб в море добывают. Всякому известно, через сколько рук товар пройдёт, настолько и цена больше станет. Небось в тех краях, где киноварь родится, цена у неё бросовая, а тут чего только не отдашь ради щепотки алой краски. То же и с рыбьим зубом – у лососей с ним детишки играются, а на берегах Великой стоит он подороже мамонтовой кости.

Вели отряд, как и полагается, трое стариков. Главный – дед Мита, он в семье зубрихи Люны старейшина. Двое других, Волох и Рад – помоложе, но тоже белобородые, каких во всём мире уважают.

К месту вышли в срок, как прошлой осенью договаривались. Охотники разложили товары, стараясь каждый так устроить, чтобы он глаз радовал и сам себя нахваливал, цену поднимая. Затем пожелали старикам удачной торговли и отошли за рубежную речку. Не годится зря на чужой земле с оружием топтаться, это всякому понятно. Торговцы, оставшись одни, начали ладить сигнальные дымы. Разожгли три костра и поверх сушняка навалили зелёных веток и травы. Увидят воины с косами обусловленный знак и явятся на торг.